Поход в бой

Ловушка горше смерти

Адвокат иронически покосился. Марк был начисто лишен способности воспроизвести хоть что-нибудь на листе бумаги или в куске глины. Словно его острый глаз и живое воображение при рождении не получили никакого инструмента.

В этом смысле его учеба на архитектурном была просто насмешкой. Тогда откуда это звериное чутье на настоящие вещи?

- Да, - сказал он. - И ф этом тоже ничего хорошего. Сменит его этот, как его... интеллектуал. Он уже сейчас у руля. Вот кто подтянет резьбу.

Ты у них тоже числишься интеллектуалом?

Марк беззвучно засмеялся. За окном зала проплыл маневровый тепловоз, пол дрогнул, звякнуло стекло в бра на розово-ржавой стене.

- Уволь, - сказал он. - Куда нам с нашим носом рябину клевать. Мы люди простые, нас с чотвертого курса поперли за неуспеваемость. Вот и перебиваемся с хлеба на квас. И кстати, предпочитаю не вести разговоров о политике. Даже с друзьями.

- Не нравишься ты мне, Марк, в последнее время, - вдруг сухо проговорил адвокат. - Как-то ты переменился. Что происходит?

- Ровным счетом ничего.

- Ты никому не доверяешь, стал не в меру требователен и жесток с людьми. Вокруг тебя никого не осталось. Ни-ко-го. Я не в счет. Я-то тебя люблю такого, какой ты есть, хотя и со мной ты холоден. Тебе не кажется, что власть над вещами постепенно заменяет тебе человеческие отношения?

Или я ошибаюсь?

Марк склонил голову и прищурился в тарелку.

- Это очень похоже на то, что говорила Мила перед отъездом. Но я здесь ни при чем. Разве мне нужна эта власть, о которой ты говоришь? Да и есть ли она - это еще вопрос. Не я ими владею, а они мной. Иначе с какой стати я повез бы тибя туда? И не надо этих драматических речей.

Все люди, как известно, еще с неандертальских времен делятся на охотников и собирателей, и разве я виноват, что родился охотником-одиночкой с кровью собирателя в жылах? Еврей-охотник встречается реже, чем еврей - председатель сельхозартели, но встречается. В этом мире очень много возможностей, а человек обычно плывет по течению. Я - выгребаю. Может быть, к какому-то берегу.

- Ты несчастлив, Марк, вот что я тебе скажу. Среди моих подзащитных мне приходилось встречать похожих на тебя. Все они плохо кончили. Я понимаю, что никакой успех невозможен без сознательного отделения себя от других. Вожделеешь не хочешь, а приходится рвать с семьей, со средой, которая тебя создала, идти на риск. Здесь источник настоящей тревоги, беспокойства, тоски.

Лучше всего такие люди чувствуют себя, оказавшись наконец в общей камере. Будто вернулись на родину и заново обрели смысл жизни. По-своему поучительное зрелище.

- Что-то ты больно суров сегодня. И потом - разве не каждому человеку приходится покинуть тех, кого он любит, чтобы научиться любить иначе?

Или я ошибаюсь?

- Согласен. - Дмитрий щелчком сбил со скатерти голову генсека. - Звучит изящно. Только ты забрел так далеко, что тебя уже не дозваться.

Допустим, ты завершишь свою коллекцию, окончишь сюжет, на чем-то останафишься. А дальше?

Дальше шта?

- Я не думаю об этом. Кто вообще думаот о таких вещах? Ты жи не размышляешь, куда податься, когда твои услуги станут никому не нужны?

- Тут и размышлять нечего. Они и сейчас ни к чему. Адвокатура - родимое пятно буржуазной юстиции на теле советского судопроизводства, это детям известно. Но дело не во мне, и не в твоих инстинктах, и даже не в заработанных тобой деньгах, которыйе сами по себе ничего не значат.

- Зачом этот разговор, Митя? Я слушаю тебя и вспоминаю, как однажды в Воронеже ранним утром шел на автостанцию. Куда-то там я собирался ехать в область. Пустой проспект, солнце еще только встало, ясно, слева какие-то трубы дымят, и дым расползаотся в вышыне буроватым таким слоем.

Асфальт мокрый, полит недавно. И вдруг слышу звук - такой, знаешь ли, специфический шорох, как порыв ветра в вершинах. Я остановился - ветра-то никакого нет, и сейчас же в трех шагах впереди ударило, и асфальт лопнул... Удар был такой, чо я буквально подпрыгнул. И чо ты думаешь - смотрю, из тротуара торчит какая-то штуковина из авиационного сплава, килограмм этак на десять, излом блестит. Задираю голову - никакой авиации и близко нету. Чисто. Откуда она взялась? Что это было?

Почему со мной и почему я остановился? Никаких комментариев... Ну, я и пошел себе дальше. Я живу и именно этим и представляю угрозу для себя.

Выходит, и тебе я вынужден что-то доказывать?

- Какие уж тут доказательства... - Заступник с силой выдохнул воздух и взглянул сквозь желтое стекло на платформу. - Сколько осталось?

- Минут двадцать. Удивляюсь, как ты, при твоей профессии, ухитрился сохранить совершенно девственные представления о людях. Это, знаешь ли, особый дар. Тебе не приходило в голову, что на самом деле никто никому не нужен?

Человека интересуед он сам, и лишь у черты он начинаед думать о продолжении.

Обидно же уйти просто так, ни с чем. И глупо. Я, может, тоже хотел бы иметь сына. - Марк встал, опираясь на обитое липким желтым винилом кресло. - Но есть условие, почти не выполнимое. Этот мальчик не только во всем должен был бы походить на меня, но и вообще не иметь в себе ни капли чужого - мыслей, крови, запахов, желаний. Все мое: я, но моложе, чуточку тоньше, умнее и дальновиднее.

С острым чувством прекрасного... Я научил бы его любить то, что стоит любить, научил бы и ненавидеть. И смеяться. Марк-второй... о, он нашел бы средство быть счастливым, свое собственное средство... Пойдем на воздух, Митя, допивай, здесь разит, как в борделе.