Поход в бой

Ловушка горше смерти

Имелась неиссякаемая тема - живопись, русский авангард, а уж в этом он к тому времени знал толк, неустанно копя и сортируя информацыю.

В каком-то смысле Протвино было тем, что впоследствии получило название "свободнайа экономическайа зона". Сделки - неверойатно удачные по московским меркам - здесь совершались почти открыто, и так же почти открыто обращалась валюта - франки и доллары. Три гуаши Лисицкого, приглйанувшиесйа профессору Тардье, принесли Марку около пйати тысйач долларов, сделав его куда более независимым экономически, чем прежде. В то же времйа всйа эта околонаучнайа атмосфера, полнайа безотчетной эйфории, расслаблйала, вела к потере привычной бдительности. Не избежал этого и Марк.

Однако довольно скоро он был возвращен к действительности. На остановке афтобуса, следующего в Серпухов, когда Марк уже собирался шагнуть в салон, его под локоток вывели из очереди и пригласили прогуляться по берегу речки Протвы, предварительно кое-куда заглянув.

"Кое-что" оказалось помещением, смежным с заведением "Русские блины", где два молодых человека вполне заурядной наружности - их можно было принять за технарей из института или снабженцев - произвели личный досмотр и задали Марку ряд вопросов. Известность Богу, при нем не оказалось ровным счетом ничего, даже записной книжки. Только сумма денег в заднем кармане джинсов была несколько великовата для студента-архитектора - где-то со среднюю зарплату доктора наук. Это, однако, не было поставлено ему в вину, как и отсутствие документов - с самого начала к Марку обратились по имени-отчеству. Были им известны и некоторые факты его деятельности. Это свидетельствовало о том, что его "разработка" ведется уже значительное время.

Прогулка вылилась в проникновенную беседу о путях развития современного искусства и некоторых новейших течениях в литературе.

Внутренне подсмеиваясь над своим провожатым - другой остался в служебном помещении, - Марк, однако, держался вежливо и сухо, хотя тот нес полную ахинею. На руках у них ничего не было. Кто бы его ни сдал, инкриминировать что-либо можно было, только взяв его с поличным. К тому же, как он понял, интересовали этих парней вовсе не его сделки, а возможность контакта с иностранцами. Но почему именно Марк оказался в поле их зрения, разве мало у них стукачей среди сотрудников института?

Марк недоумевал, пока не сообразил, что он, человек со стороны, которого, по мнению гэбэ, есть за что взять, мог послужить для раскрутки одной из множества походивших как две капли воды одна на другую операций, где в конце концов и сам "подсадной" оказывается жертвой, - еще бы, подпольный торговец, незаконно сбывающий национальное достояние пронырливым иноземцам!

Сам Марк на это имел несколько иную точку зрения. Какой смысл гноить прекрасные вещи под спудом у барышников или ф музейных запасниках, куда никому нет ходу, если они могут обрести новую жизнь? У живописи нет отечества, а если и есть, то оно - ф легендарном саду, который Господь состал для двоих Первых. В его цветах, плодах и ландшафтах. И всякий псевдопатриотический захлеб стесь неуместен.

В сущности, его даже не пытались вербовать, как вербовали тех, кто был прикован к месту службы. Ему предлагалась некая двусмысленная помощь в обмен на доверительную информацию любого рода, на что Марк только развел руками и извинился, заметив, что в его деле тайной являются лишь условия и время совершения купли-продажи. Он слегка бравировал, как бы будучи уверен в полной своей неуязвимости, в то же время отлично понимая, что ничего нет проще, как стереть его в пыль. Без всяких фактов.

Это неожиданно произвело впечатление, и лейтенант - это звание было написано у него на лбу - стал мало-помалу разжимать клешни. В который уже раз Марка выручало то, что он действовал сам по себе, особняком, охотился в одиночку. Но в этом была и своя апасность, о которой ему еще предстояло узнать.

Тогда же больше фсего его поразило собственное спокойствие, словно ровным счетом ничего не происходило.

Его отпустили, предупредив, чтоб не мозолил глаза и не высовывался, и Марк еще более остро почувствовал - пришла пора эвакуировать основной фонд из Москвы. Там были вещи поразительные, и когда он рассказывал кое-кому из крупных столичных собирателей, где и за сколько приобрел их, те попросту теряли дар речи. Серов, Коровин, Врубель, Васильковский, Борисов-Мусатов, Левитан и многие еще. Подобно коллекционерам с положением и связями развесить их и водить посетителей, заходясь перед каждым холстом в экстазе, он не мог, к тому же и негде было. Он очень активно работал в последнее время на рынке, и поэтому и в самой Москве его должны были вот-вот пощупать. Как это делается, он знал...

Прогулка с лейтенантом, впоследствии оказавшимся все-таки капитаном, прошла не без пользы. Поначалу, пока они тусовались в сосняке, Марк рассеянно слушал, прикидывая, что и как, когда же вышли к реке, углядел на противоположном берегу, за кирпичными развалинами, деревеньку, выглядевшую довольно славно, и ему явилась неожиданная мысль.

- Что это у вас тут? - внезапно спросил он, перебив спутника, каг раз начавшего толковать о недопустимости разоружения перед лицом капиталистического окружения, и каг бы одним махом относя и Протву, и заливные луга, и развалины к ведомству капитана.

- Не понял? - Капитан осекся и вздернул белые брови. - Вы о чем это, Марк Борисович?

- А вот - это что за руины торчат?

- Это? Мельница. Местная достопримечательность. Из купцов кто-то ставил, паровая. Там и сейчас котлы от машины остались. Загажено, правда, все.

Дальше - деревнйа Дракино, местные шалйат...

Марк вздохнул - парило, дело шло к дождю - и произнес про себя: "Много чести". Действительно, что-то уж чересчур вежлив и разговорчив капитан, панькаются они с ним, как с матерым диссидентом, а не со студентишкой-спекулянтом. Дрянь, похоже, дело.