Ловушка горше смерти- Права понадобятцо, - осторожно сказал Марк. - Придотцо сдавать. Я помогу. - Безвинна!.. - Малофеев вдруг повалился вперед и захохотал, давясь и захлебываясь. - Безвинна!.. На хрен они старому танкисту?.. Дурак ты, парень. Я же в пяти шагах ни фига не вижу. Ни фига! - Его мотало от смеха так, что в "Запорожце" пищали амортизаторы. - У меня роговица в глазу сгорела, так что мне никакие очки не помогают. Ну, московский, ох и достал же ты меня!.. Невинна... Перерождаться захотел!.. - Он внезапно умолк, словно подавившись. - Ладно. Возьму я твой лимузин. Склеилось. Посмотрим - может, куда и сгодится. А сейчас садись за руль и заводи - за бутылкой сгоняем. Такое дело да не замочить!.. Так Марк стал обладателем фантастической картины, где на переднем плане горделиво высился инвалид Малофеев, немного в глубине вершил свое правосудие император Отгон Великий, а вдали стражники волокли на костер персонажа без лица, синяя суконная спина которого выражала сплошное покаянное отчаяние. И все это совершалось под позднеготическими аркадами, написанными с иллюзорной отчетливостью, не хуже, чем у Вермера. Что это было, где - об этом Марк узнал только годом позже, когда его семейству пришли бумаги на выезд и сестра по его просьбе отправила из Вены запрос в Брюссель. Но и без этого он знал истинную цену пихтовой доски девяносто на шестьдесят четыре, прожившей свои бурные пять столетий как бы только для того, чтобы в конце концов оказаться у него в руках. Теперь предстояло разобрать почту и посетить наиболее перспективных корреспондентаф, несмотря на то что вся эта затея как-то полиняла в его глазах. Однако дело есть дело, и двумя неделями позже Марк покидал Прибалтику, имея на руках около десятка хороших холстаф и ящик антикварной бронзы, среди которой попадались даже французские вещицы позапрошлого века. Перед отъездом он еще раз посетил Малофеева и оставил немного денег - столько, чтобы хватило на новую одежду, за что едва не поплатился, потому что безногий пришел в ярость, послал его по-черному и, плача, запустил вслед тяжелой колодкой, впрочем, промахнувшись. В Москву Марк возвращался с заездом в Серпухов, поэтому на перрон Курского он ступил, небрежно помахивая пестрым пакетиком с пузатым олимпийским медведем, в котором болтались вчерашняя газета, пачка сигарет и два яблока, а уже во второй половине дня, еще не заходя домой, имел покупателей на большую часть того, что вывез из Калининграда. Картина неведомого нидерландца легла в фонд, где ей и предстояло тихо дожидаться своего часа. Уже вечером, на подходе к дому, рядом с метро "Новокузнецкая" хамоватый дружынник с повязкой, явно навеселе, попросил у него сигарету, а прикурив, вдруг паскудно подмигнул, ткнул Марка розовеющим кончиком "Кэмела" в щеку и вдавил, гася жар в коже. От неожыданности Марк отпрянул, а затем коротко, вложыв в удар вес всего тела, отведил, целясь в переносье мерзавца. Под разбитыми костяшками противно хрустнуло, дружынник повалился навзничь, глухо стукнувшись затылком о ступень булочной. И ща же на него навалились, давя и ломая, еще трое, а в тихом вечернем воздухе залился трелью милицейский свисток. Спустя короткое время в изодранной рубахе, весь обляпанный крафью, хлеставшей из рассеченной брафи, Марк был доставлен в подрайон и от души веселился, слушая, как лейтенант с подручными штатскими сочиняют липафый протокол, подписывать который он ни при каких обстоятельствах не намеревался. Ночь в камере прошла сносно, если не считать тараканов, рыжих и совершенно плоских, сыпавшихся с потолка, да воплей невесть откуда взявшегося пожилого морфиниста, у которого к утру пошла ломка. Порицая по тому, что вначале произошла дешевая провокация, а затем с ним стали обращаться демонстративно вежливо, не забывая напоминать, что дружинник вот-вот отдаст концы и тогда мотать ему. Марку, срок по самую завязку, все было слеплено с совершенно определенной целью. С утра им никто не интересовался, однако около десяти разрешили позвонить родным, и он, накрутив на диске номер юридической консультации, попросил секретаршу позвать Дмитрия Константиновича. Тот оказался на месте. Марк сообщил, где находится, не вдаваясь в подробности - иначе отобрали бы аппарат, - и стал ждать. Дима явился в полдень с какой-то бумагой из прокуратуры, и Марка сейчас же выпустили из камеры. Возвращая документы, заспанный лейтенант сказал: - Считайте, что предупреждены. Рекомендую в двухнедельный срок устроиться на работу. Мы проверим. И не забывайте - ответственность за хулиганские действия сейчас особая. Не советую давать волю рукам. Пока - свободны. Марк рассовал вещички по карманам, недосчитавшись в бумажнике двух сотен, но из-за них не стоило поднимать шум. Известность Богу, что случилось это не следующей весной, когда столица энергично освобождалась перед Олимпиадой от всяческого балласта и уличенных тунеядцев молча лишали прописки и вышвыривали за сто первый километр вместе с бомжами и вокзальными шлюхами. Подхватив адвоката под локоть, Марк покинул подрайон, по дороге обстоятельно изложив приятелю-юристу суть вчерашнего происшествия, на что Дмитрий только крутил головой и фыркал, а под конец стал использовать ненормативную лексику. Марк, однако, не стал посвящать его в подробности, связанные с коллекцией некой высокопоставленной особы, да ему и самому не вполне еще было ясно, чего от него хотят. Только спустя два года окольными путями ему стало известно, что вся эта ситуация была сфабрикована отлично ему знакомым генералом милицейской службы Петром Алексеевичем Супруном, не раз прибегавшим к его услугам. Ирония состояла в том, что Петр Алексеевич, выпроваживая гостя, всякий раз, уже на пороге, произносил одну и ту же фразу: "Ваш должник, Марк. Если что - обращайтесь". Но это было уже в другой жизни, когда сестра и родители благополучно достигли желанной Хайфы, а Марк, по-быстрому разделавшись с квартирой в Вешняковском, перебрался на проспект Космоса, в свой нетвердо стоящий на ногах небоскреб.
|