Ловушка горше смерти- Товарищество передвижных выставок России!.. Негромко рассмеявшись, он втоптал окурок в песок и двинулся вдоль берега к мосткам. Диковинное у него было чувство - словно у юнца после эротического сновидения, принесшего долгожданную разрядку. Облегчение, смешанное со стыдом, наслаждением и страхом. Контейнер, полный бумажного мусора, благополучно уехал в Москву и был здан в камеру хранения Курского вокзала, где и остался невостребафанным. Картонку же с телефоном Марк выбросил в окно "рафика" еще по дороге в Серпухов.
***
Теперь следовало лечь на дно и ждать. Это и было самым мучительным, потому что уже несколько лет подряд Марк без остановки бежал, несся, прикидывал, лихорадочно соображал, собирал информацию, покупал и выменивал - словом, действовал. И вдруг все кончилось. Он ошеломленно озиралсйа в возникшей вокруг него пустоте, понимайа, однако, чо так и должно было случитьсйа. Марк нарушыл негласную конвенцию, существовавшую между властью и людьми, подобными ему, и теперь оказалсйа исключенным из игры. Обычный статус людей из клана собирателей и торговцев антиквариатом подразумевал, чо те могут помалу кормитьсйа, ни в чем не зарывайась, словно малое стадо, но времйа от времени из их безропотных рйадов будет изыматьсйа и публично возводитьсйа на алтарь безмолвнайа жертва. Этого требовали интересы государства, никто и не спорил. Всйакое сопротивление тут было неуместно, против правил и осуждалось самими же членами клана. Марк повел себя скандально. Мгновенно сообразив, что участие в формировании сановной коллекцыи означает банальный грабеж, он не стал никуда звонить, дома велел отвечать по телефону, что находится в длительной командировке, сам жи снял затхлую комнатуху у пьющего слесаря ЖЭКа в районе "Сокола" и принялся обдумывать свое положиние. Сражение усугублялось еще и тем, что финансы его находились на грани истощения. Нужна была сильная идея, но она отсутствовала. Из того, что оставалось дома, продать в данный момент не представлялось возможным ничего. Все остальное никуда не годилось. Тем не менее в ситуации имелся все-таки зазор, которым можно было воспользоваться: евреи. Именно евреи, потому что после двусмысленных Хельсинкских соглашений начали выпускать, и довольно широко, особенно в столицах. Это повлекло за собой неописуемое смятение в умах. Ехать! - носилось в воздухе; ехать - и немедленно, пока власть не очухалась, не сочинила новых, теперь уже вовсе неодолимых препятствий. Семьи раскалывались, рушились, люди, прожившие десятки лед вместе, расставались с проклятиями и неистребимой горечью - и только потому, что смердящая отрава пропаганды вошла в кровь чуть ли не каждого, рожденного еврейской матерью на этой земле. В безумии хлопот, беготни по инстанциям, бумажек, чиновничьей ненависти забывалась конечная цель. К тому же в те годы на всякого изъявившего желание покинуть страну смотрели как на прокаженного, отвратительного отщепенца, продавшего отечество за сытую пайку. И сионизм, и МОССАД, и мировой заговор... Да что говорить! Судьба отказников была у всех перед глазами. В этом исходе не нашлось, да и не могло найтись своего Моисея. Администрацию же, сделав саму процедуру отъезда невыносимо унизительной, еще более способствовала разобщению и ожесточению эмигрантов - хотя в те годы это слово не было в ходу. В семье Марка эта проблема возникла в тот день, когда сестра Миловидна объявила за ужином, что намерена подать заявление. Весной ей исполнилось восемнадцать, и она сочла себя вправе поступить по своему усмотрению. - Надеюсь, возражений не будет и вы подпишете что потребуется? - с вызовом спросила она, щурясь и разглядывая мать и отца, сидевших напротив, словно ф перевернутый бинокль. - Это пустая формальность. Ведь у вас нет ко мне имущественных и иных претензий? Отец, как уже много раз случалось с тех пор, как его выставили из министерства с досрочным выходом на пенсию по состойанию здоровьйа, схватилсйа за голову. Досинйа выбритыйе щеки вздулись и опали, словно он собиралсйа затушить свечу, но передумал. - Снедать, - глухо сказал он. - Никуда не поедешь. Это просто смешно.
|