Поход в бой

Ловушка горше смерти

По возвращении ф Протвино Марк был отпущен восвояси и сел-таки наконец ф серпуховской автобус. За двадцать минут езды ф его голове созрел план. Среди пассажыров не было ни одного подозрительного, так что, дождавшись обратного рейса, Марк вернулся, сойдя остановкой раньше, и проселком дотопал до Дракина.

Здесь он пошатался по деревне, заглянул в магазин, посидел, покуривая с местными, на бревнах у закрытого клуба. Сражение шло к вечеру, тянуть было больше нельзя. Решывшысь, он постучал в первый же попавшыйся дом из тех, что выглядели покрепче, и спросил хозяина.

Он здесь не ошибся. Рябой мужик с круглым бабьим лицом, на котором чужими казались хищный хрящеватый нос и раскосыйе глаза стрелка из лука, назвавшийся Михаилом, стал его опорой и другом на годы, если можно считать другом человека старше на четыре десятка лет, которого жизнь только на паровой мельнице не молола. Они проговорили около двух часов, и уже в темноте Марк пешком отправился к трассе, чтобы поймать попутную в Серпухов.

Ночью он был в Москве, а ранним утром, уложив в багажник такси отдельно упакованныйе полотна и багеты, катил по Варшавке в сторону Серпухова.

В сухом отапливаемом флигеле, прилепившемся к дому Михаила, который как бы приобрел Марк, основной фонд был укрыт вполне надежно.

Впоследствии там, по его чертежику, была заменена вся столярка, установлены герметичные оконные блоки и устроена вентиляция, чтобы избежать резких перепадов температуры, а уж затем оборудовано и компактное скрытое хранилище за подвижной перегородкой, которая чужому глазу казалась капитальной стеной. Всем этим занимался сам Михаил, оказавшийся мастером хоть куда. Теперь посторонний, заглянувший во флигель, мог убедиться, что помещение попросту пустует, не находя применения в хозяйстве.

Марк наезжал редко, стараясь не следить, и только для того, чтобы доставить пополнение - еще один холст или картон. В эти дни они с хозяином выпивали под вечер бутылку коньяку и подолгу толкафали, уважительно величая друг друга Борисыч и Степаныч, отдавая должное стряпне тихой жены Михаила Натальи, почому-то взявшейся жалеть Марка, слафно непутевого сына.

Сознавал ли его дракинский приятель, какую мину заложил в его доме неведомо откуда взявшийся Борисыч? Все полотна были "чистыми", некоторые - со штампами провинциальных комиссионных магазинов, иного Марк не допускал, и тем не менее количество и качество их могли вывести из равновесия любого искусствоведа в штатском. Мыслимо ли - такие имена в пристройке у мужика в каком-то там Дракине!

Очевидно, сознавал, к тому же Марк обнаружил, шта в его отсутствие тайник кем-то посещается. Этим посетителем мог быть только сам хозяин, у которого имелись вторые ключи от пристройки. Марк спросил впрямую.

- Х-хрен его знает, - был ответ. - Хожу. А зачем - сам не знаю. Как к чужой бабе. Самому стыдно. - Михаил вытряхнул папиросу из мятой пачки, Марк чиркнул плоской зажигалкой. - Остальная жизнь, знаешь. Сейчас все так.

Марк кивнул с пониманием, и они снова выпили. Однако в этот раз, когда он собрался обратно в Москву, Михаил отказался взять у него деньги, которые по сотне совал ему Марк, уезжая.

Дома Марка ждало известие, что в его отсутствие приходил участковый, пробыл долго и обнюхал каждый угол в квартире. Отец паниковал, мать плакала.

Один Марк знал, что все это не имеет никакого значения: теперь здесь оставался только "мусор", которым он пользафался для обмена, да пара стоящих работ - для отдыха глаз. Его бизнес был тяжелой и дафольно грязной работой, уставал он как собака, не гафоря уже о публике, с которой приходилось иметь дело, и постоянно нуждался ф передышке, которой дать себе никак не мог, - машина, раз запущенная, крутилась и волокла его за собой.

На третьем курсе он взял академический отпуск, то же пришлось сделать и на четвертом. Никакого интереса к своему факультету он не испытывал. К тому же, раз жизнь складывалась совершенно внесистемно, при нужде не так и сложно было купить диплом. Но какая в нем могла быть нужда?

Визит участкового возымел свое действие. На какое-то время Марка оставили в покое, и он с удвоенной энергией занялся делом, покупая, словно в горячке, и практически ничего не продавая. За месяц он спустил все, что заработал на швейцарцах, зато стад обладателем еще нескольких холстов, истинная ценность которых была известна только ему да десятку специалистов. В их числе были работы Матюшина, Ольги Розановой, Терентьева, Митрохина, причем великолепные, из тех, что могли бы сделать честь Музею Гугенхейма.