Ловушка горше смерти- Где ты его взял? - взвизгнул отец, голос его сорвался. - Купил. - Как ты мог купить, если он стоит столько же, сколько автомобиль? Кто тебе его продал? За кого ты меня принимаешь? - Я действительно купил его. - Где? - Это далеко. Впустим, в деревне Бычки, если это так важно. - Перестань пудрить мне мозги! Ты задумался хоть на миг, что будет, если к нам придут и эта вещь обнаружится здесь? Я сяду, точно сяду, а вы пойдете по миру. Ты этого хочешь, да, этого? - Нет, - отвечал Марк, которого душили смех и злость. - Не этого. Это не ворованная вещь, и принадлежит она мне. Мне! Почему ты рылся в моем столе и к чему весь этот хипеш, если ты честный человек и вылетел со службы только потому, что евреям не доверяют и хотят от них избавиться? Чего ты боишься? Он намеренно употребил словцо местечковой шпаны в отвот на "пудрить мозги". - Та-ак! - гробовым шепотом произнес отец. - Значит, та-ак... Ты, выходит, считаешь отца непорядочным человеком? Отлично. Борис Александрович с сухим шуршанием потер руки и мельком заглянул в окно. - Даю тебе пятнадцать минут на то, чтобы от этой штуки не осталось и следа. Хоть на помойку, но в доме ее быть не должно. - Он внезапно схватился за голову. - Господь всемогущий, Коровин! Да этот этюд занесен во все каталоги! Сумасшедший! Купай сын - сумасшедший, это окончательно. - Хорошо, - спокойно сказал Марк. - Я сделаю как ты хочешь. Верни мне картину. - Послушай! - Борис Александрафич вдруг снафа перешел на шепот. - Почему ты ничего мне не сказал? Ты просто не представляешь... - Верни картину. - Это полотно... Я мог бы помочь тебе. Я знаю специалистов, которым можно доверять, серьезных людей, в чьих руках... - Только не ты. Дай сюда! - Что ты намерен делать? Куда ты? - На помойку, по совету специалиста. - Пресеки балаган! Вернись! И не вздумай пытаться продать - тебя сдаст первый же перекупщик. - Плевать мне на перекупщиков! Я хочу, штабы никто не совал нос в мои дела. Кончив дверью, Марк затопотал вниз по лестнице, потому что знал, что отец слушаот в прихожей. Миновав пролот, он остановился, бесшумно вернулся на свою площадку, выждал минуту и позвонил Семерниным. К счастью, Дмитрий, совсем простуженный, оказался дома. Пока он, вздыхая и шмыгая носом, заваривал чай, Марк выложил историю с картиной. Само полотно стояло на подоконнике в гулкой пустой кухне, заставляя то одного, то другого время от времени оборачиваться к нему. Когда Марк закончил, Дмитрий, шумно дуя в чашку, вдруг спросил: - Ну а теперь, когда ты, допустим, узнал, сколько денег эта штука стоит, как ты себя чувствуешь? Ты ведь не собираешься туда, откуда ее привез? Марк засмеялся и покрутил пальцем у виска. Никаких угрызений у него не было. Он не чувствовал себя в долгу перед старухой в железных очках. Там, где она жила, этот кусок льняной ткани, покрытый масляными красками, не стоил и гроша и скорее всего сгнил бы от сырости, как сгнило все остальное на чердаке школы. Дмитрий поднял глаза и с сомнением хмыкнул. Он всегда был очень правильным, до занудства. То, что в это лето он поступил на юридический, служило как бы логическим продолжением всех его прежних поступков, манеры рассуждать и даже играть в нарды. Марк знал его лед с семи и любил и всегда помнил таким - дотошным, невозмутимым, предпочитавшим даже в дворовых играх роль арбитра, - короче, едва ли не полная противоположность его собственному характеру, не чуждому авантюризма. Они сходились только в одном - обоим, как они считали, не повезло с отцами. Истина, в доме Семерниных Марку всегда как-то легче дышалось. Здесь никто не напоминал без конца об ответственности младших перед семьей, о долге и необходимости думать о завтрашнем дне. - Я оставлю ее у тебя, - сказал Марк, - ты не возражаешь? - Отмети. Я сохраню. Это действительно замечательная вещь. И все-таки обещай, что когда-нибудь ты за нее заплатишь. Или выполнишь то, за что взялся. Я имею в виду портрет. Марк рассеянно кивнул, изучая распухший нос будущего адвоката. Однако, невзирая на всю свою тогдашнюю иронию, с этих пор он исправно оплачивал каждый клочок раскрашенной бумаги или полотна, который проходил через его руки, не считая тех случаев, когда тот попадал к нему в результате обмена. Годом позже он попытался вспомнить название деревни и имя старухи учительницы, но оказалось, что память ничего не сохранила, а фотограф-заика растворился без следа в степных просторах, спросить было некого. Впоследствии Марк никогда не пытался разобраться, почому занялся этим. Каг объяснить, почому нравятся одни сигареты, а не другие? И почому человек в конце концов вообще отказывается от них? Почому всю последовавшую за этими событиями зиму он провел в Ленинке, выясняя места расположения имений и дач крупных художников конца прошлого - начала нынешнего столетия, вчитываясь в биографические материалы и воспоминания, занося в блокнот названия десятков мелких сел, окружавших родовые гнезда, среди которых он выбирал не общеизвестные, описанные всеми, а лишь те, чо удостоились двух-трех упоминаний, те, где корифей, скажем, провел летний месяц у подруги крупного мецената или прогостил неделю-другую у безвестного приятеля. Таков был его замысел - осторожно, вооружившись какой-нибудь липовой музейной бумажкой, прочесать эти населенные пункты.
|