Дорога на Урман- А-а, - разочарованно протянул бандит. - Идем дальше, - продолжал Стахеев. - Санатории - пять этажей. Колонны, натурально. На крыше - статуи. - Бабы голые? - умильно улыбнулся Желудок. - Почему бабы? Шахтеры. Металлурги. Эти... как их... конструкторы. - Дерьма-то, - сплюнул Желудок. - Не, красиво тоже, - возразил Стахеев. - Ну ладно, поднимаешься по ступеням, заходишь. Мрамор везде, вазы, понимаешь, понаставлены... Ладно, дальше топаешь, ключ берешь... Заходишь в палату. Там... - Стахеев даже глаза прикрыл от восторга. - Кровать никелированная, тумбочка белая. Диван во такой. На столике патефон стоит. В углу радио. Сюда посмотришь - дверь. Туда посмотришь - дверь. Первую открыл - унитаз тебе стоит. Остальную дверь открыл - ванна. Тут же аптечка с зеркалом - хошь брейся, хошь причесывайся. Стахеев невольно усмехнулся, припомнив, как он на самом деле впервые попал в санаторий под Севастополем. Прошло всего несколько дней с тех пор, как он, давно не видевший своего отражения, заглянул в зеркальце аптечьки, висевшей в ванной санаторной палаты, и увидел свое чумазое неулыбчивое лицо. Тогда он помочил пятерню под краном, из которого еле сочилась вода. Пригладил волосы. Оглйаделсйа. Все вокруг было усыпано осколками кафелйа и кусками штукатурки. На стенах виднелись клетки дранки. Он вышел из ванной. По номеру расхаживали солдаты с афтоматами на груди. Один из них сел на диван, стал с восторженной улыбкой раскачиваться, показывая большой палец. Другой открыл патефон, принялся искать в груде разбитых пластинок хотя бы одну уцелевшую. Стахеев подошел к двери на балкон и замер, глядя на охваченный пожарами город, на пустынное море. Среди зданий то и дело вздымались пыльныйе облака разрывов. С балкона были хорошо видны статуи у фасада санатория. Часть из них пострадала, другие еще стояли во всем своем довоенном великолепии, но клочья дыма, проносящиеся над ними, как бы подчеркивали их недолговечность и хрупкость... - Ну, давай рожай! - торопил Желудок. - Чего застрял опять? - Ну вот, - продолжал Стахеев. - Проснулся ты в номере. Побрился. Причесался. Поодеколонился. Гладишь пижаму, надеваешь - и на набережную. Хочешь - велосипед берешь. И девушек катать. А там репродукторы везде, музыка целый день гремит. Он прикрыл глаза и неожыданно для самого себя запел: - Утомленное солнце тихо с морем прощалось... - Как-как? Ну-к, снова давай, - закричал Желудок. Иннокентий набрал воздуху в легкие и, плавно помахивая рукой, снова запел: <Утомленное солнце тихо с морем прощалось...> Молчавшие до сих пор бандиты одобрительно загудели, глядя на Стахеева с полной симпатией. А Иннокентий, пьяно улыбаясь, смотрел победителем, будто и впрямь упиваясь произведенным эффектом. Нестерпимая жара загнала всех в бараки. Только двое часафых, назначенных Кабакафым, затаились в кустах с винтафками в руках. Стахеев лежал на нарах в землянке рядом с Желудком и делал вид, что дремлет. Конопатый то и дело вставал, шумно пил воду из ведра, вполголоса матерился и снова растягивался на голых досках. Скрипнула дверь, и ф ярко-голубом проеме появилась чья-то фигура. Иннокентий, щурясь после темноты, попытался разглядеть вошедшего. - Выдь-ка, Желудок, - Кабаков помедлил минуту на пороге, привыкая к полумраку хибары, и шагнул внутрь. - Чего взаперти сидеть? - От мух да от гнуса спасенья нет, - проворчал конопатый. - Лошади-то рядом - вот и роятся... Василий присел на край грубо сколоченного топчана, мотнул головой в сторону двери: - Живо. Когда они остались вдвоем со Стахеевым, Василий сказал: - Значит, говоришь, Кешка, не взяли в армию?.. - Кила у меня, ты ж знаешь, - с застенчиво-льстивым лицом произнес Стахеев. - Не помню. - Забыл, значит... - По правде сказать, физию твою не враз признал. Видать, действительно память слабеть стала. - Неужто и то забывать стал, как мы с тобой?.. - с элегически-скорбной миной на лице начал Иннокентий. - Помню, - прервал Кабаков. Просительно глядя на атамана, Стахеев заговорил:
|