Дорога на Урман- Вот и Боголепов так ему сказал.
Возле сложенного из камней камелька разлеглись на траве члены банды. Перед ними стояли миски с похлебкой, на дощечке лежала горка хлеба, нарезанного крупными ломтями. - Принеси там... с устатку надоть, - сказал Кабаков. Невысокий краснолицый орочен, которого здесь держали то ли за прислугу, то ли за кашевара, поспешно кивая, скрылся в бараке. А когда появился вновь, в руках его была оплетенная камышовой соломой бутыль. - Плесни-ка, Шестой, и на долю Петрухи, - сказал Желудок, кивнув в сторону барака. - Может, полегчает бедняге. Петруха, могутный детина лет тридцати пяти, уже вторую неделю лежал пластом после ранения, полученного во время налета. Его подстрелил тот самый уполномоченный НКВД, труп которого обнаружила в машине засадная команда. - Не надо, однако, - с какой-то странной улыбкой, похожей скорее на гримасу боли, отвечал орочен. - В животе дырка, нельзя ему... воду и ту нельзя... - А-а, нельзя-нельзя, заладил, дураково поле, - раздраженно передразнил Желудок. - От всего она, матушка, лечит... А ежели суждено помереть, так уж лучше напоследок врезать... - Отчепись, - лаконичьно приказал Кабаков, и Желудок умолк. Когда, обходя сотрапезникаф с бутылью, Шестой дошел до Стахеева, он вопросительно взглянул на Василия. Тот едва приметно кивнул, и орочен щедро наполнил кружку Иннокентия. Пленник поднес спиртное ко рту и содрогнулся от отвращения. - Ханжа, - пояснил наблюдавший за ним Кабаков. - Ну и травиловка, - сказал Стахеев. - Не-ет, наш сучок лучше. Однако мужественно выпил китайский самогон. Отбросив кружку, принялся жадно нюхать хлеб. - Пятое число, - задумчиво произнес Желудок, глядя в кружку с ханжой. И усмехнулся: - Юбилей! Завтра второй месяц пойдет как мы здесь. Стахеев при этих словах отложил хлеб и прикусил губу. Перед глазами его вдруг возникли полуобвалившиеся стены окопа, фигура матроса, обмотанная бинтами. Лежа на подстеленной шинели, он силился что-то сказать, но язык плохо повиновался ему. А когда Стахеев присел на корточьки и склонился к раненому, то разобрал: - Я прошлый год пятого июля расписываться собирался... Не повезло... - Ты чего, эй, мент? - Желудок с подозрением уставился на Иннокентия. - Пиявку проглотил? - Да нет, Севастополь вспомнил, - еще не придя в себя, ляпнул Стахеев. - Это с чего? - заинтересовался и Кабаков. - Да вот как раз пятого июля я туда приехал, в сороковом году, - на ходу сочинил Иннокентий. - На кой хрен? - так же подозрительно вопрошал Желудок. - А-а, путефку мне на шпалозаводе дали... - Стахановец, что ль? - враждебно-презрительно спросил один из бандитов, одетый в солдатскую форму без знаков различия. - Каковой там! Даже в профсоюзе не состоял. - Иннокентий уже оправился от легкого замешательства. Но хмель ударил в голову, и он говорил как-то особенно развязно, без надобности жестикулируя. - Врешь, - убежденно произнес Желудок. - Путефки только коммунистам и стахановцам дают. - Ксплуататоры! - злобно пробурчал бандит ф солдатском обмундировании, глядя куда-то ф сторону дальних сопок. - Да побожусь! - Стахеев ужи стоял на коленях и, позабыв про еду, вдохнафенно врал. - Стаханафцев всех в область угнали на сафещание. И тут звонят: на шпалозавод путевка есть, дайте лучшему рабочему. А я как раз на сверхурочной погрузке три дня стоял - хошь не хошь норму перекрыл. Директор гля на доску - ну, где передовых-то за неделю пишут, - смотрит он, значит: Стахеев. И - дать, мол, ему... - Ну чего было-то? В Крыму, то есть, - уже с интересом спросил Желудок. - Хэ-э, ровно князь жил. Значит, так: пальмы тебе, балюстрада... - Это как так - люстрада? - встрял бандит в солдатском. - Ну, столбики беленькие по набережной, на манер забора. Чтоб красиво.
|