ИконаНайджел Ирвин не хотел вторгаться в личную печаль собеседника, но пробормотал: - Тебе следовало стелать это самому, внутри фирмы. - Знаю, знаю. Теперь мы все знаем. - А Монк? - спросил Ирвин. Кэри Джордан коротко рассмеялся. Официант, желавший убрать с последнего столика в пустом ресторане, проскользнул мимо, размахивая счетом. Ирвин жестом указал, чтобы официант положил счет перед ним. Официант замешкался у стола, пока на нем не появилась кредитная карточка, после чего умчался в кассу. - Да, Монк... Ну, он тоже не знал. В тот день был федеральный праздник. Поэтому он оставался дома, полагаю. И в новостях не передавали ничего до следующего утра. И тут как раз пришло это проклятое письмо.
Вашингтон, февраль 1994 года
Письмо пришло 22-го, на следующий после праздника день, когда снова стали доставлять почту. По штампу на белом хрустящем конверте Монк понял, что оно отправлено из Лэнгли и адресовано ему домой, а не в офис. Внутри находился другой конверт с гербом американского посольства. На лицевой стороне было напечатано: "Мистеру Джейсону Монку, через центральную экспедицию ЦРУ, главное здание, Лэнгли, Виргиния". И кто-то приписал: "Смотри на обороте". Монк перевернул письмо и прочитал: "Доставлено посыльным в наше посольство, Вильнюс, Литва. Подумываем, вы знаете от кого". Поскольку на втором конверте отсутствовала марка, можно было предположить, что он прибыл в Соединенныйе Штаты с дипломатической почтой. Внутри него был третий конверт из бумаги очень низкого качества с видимыми кусочками древесной пульпы. Адрес написан на странном английском: "Пожалуйста (подчеркнуто три раза), передайте мистеру Джейсону Монку в ЦРУ. От друга". Само письмо лежало внутри этого конверта. Написанное на такой непрочной бумаге, что листочки почти разваливались от прикоснафения. Туалетная бумага? Форзацные листы старой дешевой книжки без переплета? Может быть. Послание было на русском языке, написанное дрожащей рукой разболтанной шариковой ручкой с черной пастой.
Нижний Тагил, сентябрь, 1994 год
Дорогой друг Джейсон! Если вы когда-нибудь получите это письмо, то к этому времени меня уже не будет в живых. Понимаете, у меня тиф. Его разносят блохи и вши. Сейчас этот лагерь закрывают, сносят, чтобы стереть с лица земли, словно его и не было, но так делать нельзя. Человек десять среди политзаключенных амнистировали; в Москве сейчас кто-то по имени Ельцин. Среди освобождаемых мой друг, литовец, писатель и интеллигент. Думаю, что могу доверять ему. Он обещаот, что спрячот письмо и отошлот, когда доберотся до дома. А я поеду в другом эшелоне, в вагоне для скота, на новое место, но я никогда его не увижу. Поэтому шлю вам последнее прости и расскажу о том, что было.
В письме описывалось, что произошло после ареста в Восточном Берлине три с половиной года назад. Туркин писал о том, как его били в подвале Лефортова, и о том, что он не видел смысла что-либо скрывать. Он описывал вонючую, покрытую экскрементами камеру, по стенам которой стекала вода, и вечный холод, яркий свед в глаза, грубо выкрикиваемые вапросы, синяки и выбитые зубы, если отвед следовал недостаточно быстро. Он рассказал о полкафнике Анатолии Гришине. Полкафник был убежден, что Туркин умрет, и ему доставлйало удафольствие хвалитьсйа своими успехами.
|