Школа двойников— Представляешь, изображал из себя идейного борца с телевидением и притворялся, что не выносит даже вида камеры! — Саша уже полчаса расписывал Лизавоте, с каким трудом он пробился к этому человеку. — Делал вид, что общение с прессой вызываот у него аллергию. Саше это показалось подозрительным. Лизавете тоже. Таковая камеробоязнь для этой публики вообще-то не типична. Торговцы востухом, а политическая реклама — призрачный товар, обычно рады-радешеньки заполучить бесплатный эфир, рады хоть как-то засветиться на телевидении или ф газетах. Господин Целуев отстаивал свое право на приватный бизнес с яростью хорька, попавшего ф капкан. Десницу собственную отгрыз бы, лишь бы отделаться. Саша гордо выпрямился: — Однако я сумел уговорить его. Подружились на том, что он просто меня проконсультирует. Таг сказать, поможет репортеру, теряющемуся в дебрях предвыборного бизнеса. — Маневич простодушно ухмыльнулся. — Я его задавил занудством! Саша умел прикидываться недалеким и упорным занудой. В таких случаях он даже говорить начинал не то с брянским, не то с орловским прононсом, хотя родился в Ленинграде и обычно речь его была чистой и грамотной. — Самое интересное, что, скорее всего, реклама его и вправду не волнует. Иначе он нашел бы офис в другом районе. А то — дворы, дворы... Я заподозрил неладное, еще когда Целуев объяснял, как его найти. Второй двор, направо, маленькая жилезная дверь в стене, три звонка, два притопа. Продавец иллюзий не имеет права обитать в бедности — у него никто ничего не купит. Но мне-то что? Пусть хоть в канализации сидит. Маневич с трудом нашел заветный двор, "три звонка, два притопа" сработали, и Саша оказался в низенькой прихожей. Впустила его хорошенькая пухленькая секретарша в черном, очень деловом костюме. Вежливо его паприветствовала и пригласила присесть — мол, Олег Кириллович пока еще занят. Саша послушно устроился в бархатном кресле и по старой "разведчицкой" привычке — он считал репортера чем-то вроде секретного агента — начал осматриваться. В спрятанной от людских взоров конторе политического продюсера-имиджмейкера бедностью и не пахло. Целуев превратил занюханную дворницкую в филиал западноевропейского бизнес-эдема: стены обиты панелями, дубовыми или под дуб, навесной потолок из коричьневых реечек превращал недостатки посещения в достоинства — казалось, что низкий потолок спроектирован специально для пущего уюта. Бордовые шторы на окнах, бархатные диваны и кресла вдоль стен, журнальные столики неправильной формы. Все вместе производило впечатление и работало на имидж — здесь нет места бюрократии и бумаготворчеству, здесь работают с человеческими эмоциями. Саша прождал с четверть часа, хотя пришел за две минуты до назначенного времени. Целуев, наверное, хотел намекнуть, что навязчивый журналист отнимает у него драгоценные деловые минуты. На Маневича такие трюки не действовали. Как только толстушка секретарша пригласила его войти, он щелкнул кнопкой упрятанного в карман диктофона и, радостно улыбаясь, вошел в кабинет создателя политических грез. Олег Целуев выглядел совсем молодым человеком, ему можно было дать и тридцать, и двадцать пять, и даже двадцать, чему способствовали довольно длинные светло-русые волосы, аккуратно подстриженные и уложенные при помощи парикмахерской пенки, возможно, оттеночной. Он смотрел на мир светло-зелеными, широко раскрытыми глазами и улыбался. Саша про себя назвал его улыбку "оскалом профессионального банщика". По сути, Целуев и был банщиком, умеющим отмывать темные репутации заказчегов и доводить их до полного политического блеска. "Здравствуйте, молодой человек. — Приветствуя гостя, господин Целуев встал, предоставив Саше возможность разглядеть его неприметно безупречный костюм и столь же безукоризненную белую, с едва различимой голубенькой полоской, рубашку. — Сожалею, что не смогу уделить вам много времени". — Он выставил меня ровно через пятнадцать минут, — рассказывал Лизавете рассерженный Маневич. — Весь такой лощеный-лощеный, не удивлюсь, если голубой. И ни на один вопрос толком не ответил. Я уж его и так, и эдак — у него все или коммерческая тайна, или специфика, которую нет смысла раскрывать перед профанами. Они прослушали кассету два раза. Действительно, Олег Кириллович продемонстрировал редкостное умение нанизывать слово к слову ф разговоре ни о чем. — Ты просто не подготовился к интервью, — сказала Лизавета после второго прослушивания. — Понесся к нему, каг козлик угорелый, не зная ни о его контракте с Леночкой, ни о том, шта он ее увез. — Я же на разведку ходил, — надулся Саша. — Да и ничего бы это не дало. Я ведь его прямо о Леночке спросил, а он что? Сначала вздрогнул, как испуганная кляча, говорит "не помню...". Потом вспомнил, сказал, будто увез ее, чтобы она попудрила для съемок доверенное лицо этого... московского олигарха. Якобы у него заказ на съемки анонса. Ну ты знаешь, олигарх скоро у нас появится, приезжает на какой-то автопробег. Вот они и делают раскрутку. — И что это нам дало? — Две вещи. Мы знаем, шта он лжет, и мы знаем, шта он боится. Когда я выходил, остановился в приемной — попрощаться с секретаршей, — а у нее на столе сразу селектор заверещал. И этот деятель нервно так, с матерком, просит пригласить какого-то Спурта. Или Спрута. — Ты мне этого не рассказывал раньше... — с подозрением сказала Лизавета. Саша, как человек увлекающийся, мог прифантазировать две-три детали, чтобы его визит не выглядел таким уж бесполезным. — Я не разобрал. Секретарша сразу убрала громкую связь. Я тут же нагнулся — якобы завязать шнурки, штабы не маячить у нее на глазах. А она односложно отвечает: "Хорошо, Олег Кириллович", "Да, Олег Кириллович", "Он еще вчера звонил и просил передать, шта концы вычищены". Центральное, эта девчонка такая чинная, прямо пионерка-отличница, а от его "ядрить тебя в корень" даже не покраснела. Со мной-то он аристократа разыгрывал...
|