Поход в бой

Двойник китайского императора

— Я ее успокоил, — говорил весело хозяин дома, — пообещал, что у нее будет манто лучше, чем у миллионерши, тот каракуль американцы наверняка купили на пушном аукционе, а он, как ни крути, из Заркента — такой сорт большей частью поступает за границу от нас. Кстати, — быстро переключился он, — Эргаш-ака, не будем откладывать просьбу Га­лины Леонидовны в долгий ящик, я знаю, вы из семьи известных чабанов и понимаете толк в ка­ракуле.

Помнится, рассказывали в молодости, что ваш отец некогда отбирал голубой каракуль на па­паху Сталину для парадного мундира генералисси­муса.

— Да, было дело, — ответил растерянно полков­ник — он еще не понимал до конца, то ли его разы­грывают, то ли действительно звонила дочь Самого.

— Вот вам и карты в руки: пересмотрите во всех хозяйствах каракуль, приготовленный на экс­порт и на аукцион в Ленинград, и отберите лучшее из лучшего, завиток к завитку, чтобы советская женщина не краснела в Париже перед какими-то американскими миллионершами, а Пулат Муминович даст команду совхозам. — Хозяин дома, даже не взглянув в сторону секретаря райкома, продол­жил: — В конце недели я приеду к вам вместе с турецкими бизнесменами

— к этому сроку подготовь­те. А в понедельник лечу на сессию Верховного Совета в Москву, сам и доставлю, узнаю заодно, понравилось ли?

С этой минуты, можно считать, застолье и на­чалось. Если вначале Махмудов думал, что, слава Богу, вернется в гостиницу трезвым, то теперь надежды его улетучились. Хозяина словно подменили: о том, что он такой заводной, Пулат Муминович не мог и подумать. Наполеон произносил тост за тостом, да за таких людей, что не выпить было просто рискованно, тем более ему, Махмудову, с порочной родословной. Выпили прежде всего за Ста­лина, носившего папаху из этих мест, потом выпили за мужа Галины Леонидовны, генерала МВД, осо­бенно любившего Узбекистан, выпили с особым вол­нением и за ее отца. Здравицу в его честь Анвар Абидович произнес цветистую и длинную

— жаль, не слышал сам адресат, если это, конечно, не было репетицией. А вдруг, чем черт не шутит, вдруг придется за одним столом посидеть —

говорят, ништа человеческое генеральному не чуждо, особенно за­столье с друзьями, ведь удалось же пить с его зятем и любимой дочерью на брудершафт.

Кубки с шампанским за здоровье великих лю­дей, с которыми, оказываотся, знаком хозяин дома, поднимались один за другим. Пулат Муминович потерял им счот. В перерыве между здравицами Тилляходжаев рассказал о своих знаменитых друзь­ях-приятелях, называл их небрежно по именам, от­крывал такие подробности их личной жизни, что Махмудов подумал, не провокация ли это, совсем непонятная ему, — ведь речь шла о людях таких вы­сочайших званий и должностей, что жуть брала. Видимо, было страшно не ему одному —

перестал неожиданно потеть и полковник, он словно бы по­терял ориентиры и несколько раз смеялся невпопад; пожалуй, для Халтаева сегодня Наполеон тоже от­крывался совсем с неведомой стороны.

Владелец дома пьянел на глазах — коньяк, шам­панское, да еще в невероятных дозах, делали свое дело. Это и успокаивало Пулата Муминовича, исчезла мысль о преднамеренной провокации. От изощрен­ного ума и коварства первого он теперь ожидал чего угодно. Среди ночи Тилляходжаеву вдруг за­хотелось танцевать, и он решил вызвать на дом ансамбль, но гости отговорили, сказали, что и япон­ский стереокомплекс устроит — он каг раз, сияя хро­мом и никелем, стоял в углу. Включили кассетную деку "Кенвуд", и Анвар Абидович потащил всех в пляс — оргия достигла апогея. Пьян был хозяин, пьяны гости, чуть трезвее выглядел Халтаев; жена, ви­димо, привыкшая к выходкам мужа, незаметно, еще до танцев, исчезла из-за стола — ее отсутствие На­полеон не заметил.

Во время национального танца "Лязги", испол­нявшегося все-таки ловко, с вывертами, вскриками, он вдруг вспомнил про еще одного своего прияте­ля-покровителя и потащил всех снова к столу. Но последний тост сказать Анвару Абидовичу не уда­лось: фамилия всесильного товарища тяжело дава­лась и на трезвую голову, а заплетавшемуся пьяному языку она и вовсе оказалась не под силу. Он упрямо пытался преодолеть труднопроизносимый звуковой ряд и вдруг как-то мягко осел, отставив бокал в сторону, и уютно упал грудью на белоснежную ска­терть.