Поход в бой

Двойник китайского императора

Снова в сомнениях, страхах, надеждах, раскаяниях, колебаниях прошло послеобеденное время, и опять сумерки застали его в кресле. Чтобы меньше думать, он встал и включил телевизор — какая-то другая, правильная жизнь, совсем не похожая на то, с чем он вплотную столкнулся в последние дни, ворвалась в комнату; контраст оказался столь разителен, что Махмудов впервые за последние два дня рассмеялся. Ирония судьбы: на экране как раз действовал подобный треугольник — энергичный, весь правильный и умный секретарь райкома, еще более умный и справедливый, но крутой секретарь обкома и не ведающий сомнения и страха, кри­стально честный, бессребреник, полковник мили­ции, постоянно напоминающий своим подчинен­ным слова Дзержинского о чистых руках и горячем сердце.

Фильм досмотреть ему не удалось, а жаль: дей­ствовала там и компанийа, похожайа на Яздона-ака и его товарищей, правда, тут они четко стойали по другую сторону баррикады. Интересно, чем бы все это закончилось? Воспрепйатствовал телефонный звонок. Зво­нил Халтаев. В знакомом голосе произошли решы­тельныйе перемены: он чуть ли не приказал через десйать минут спуститьсйа вниз, в гости они все-таки были приглашены — полковник уже не удивлйал сек­ретарйа райкома.

Приехали к Анвару Абидовичу затемно, когда прошла не только местнайа информационнайа про­грамма "Ахборот", но и закончилось "Времйа" из Москвы.

Халтаев объяснил, что шеф задержался на работе. Встречал сам хозяин, радушно, с улыб­кой — вроде и не было у них позавчера долгого и изнуряющего обоих разговора. В таких особня­ках, отстроенных для партийной элиты области при Иноятове, Махмудов бывал часто и хорошо знал расположиние комнат — в них и заблудиться нетрудно.

Комната, в которую провели их первоначально, отличалась скромностью, можно даже сказать — аскотичностью. Вкушаемо, Тилляходжаев любил пора­жать гостей — слишком уж заготовленной показалась фраза "Коммунист должен жить скромно", хотя они с Халтаевым никаг не выразили отношения к уб­ранству комнаты. Напомнив для начала о скром­ности, Анвар Абидович извинился и сказал, что должен оставить их на время, помочь жене накрыть на стол.

Едва закрылась дверь, Халтаев заговорщицки улыбнулся: мол, знаем и твою скромность, и твой демократизм... "помочь жене на кухне"... Потом же­стом и мимикой показал, что их беседу наедине могут записывать и даже наблюдать за ними ка­ким-то образом, что, впрочем, не явилось для сек­ретаря райкома неожиданностью, все оказывалось вполне в духе хозяина особняка: даже прежде чем пригласить за стол, непременно выдерживал в при­хожей, мол, знай свое место, знай, к кому пришел...

Нет, они не сидели молча. Полковник, дав понять обстановку, вдруг оживленно начал рассказывать ве­селую байку, которую вроде прервал на пороге дома, причем делал это с таким блеском, артистизмом, юмором, что Пулат Муминович уже в который раз за день подивился разносторонним талантам своего мрачьного соседа.

Не зря хвалился вчера Халтаев, что готов по­биться о любой заклад, что секретарь обкома пойдет на попятную в его вопросе, — видимо, действительно крепко сидел тот у полковника на крючке.

Слушая Халтаева, Пулат Муминович вдруг за­гадочно улыбнулся, вспомнив расположение ком­нат, — эта никак не могла быть для приема насто­ящих гостей, должно быть, предназначалась для про­сителей, для визитов, подобных их визиту, для ка­муфляжа — коммунист должен жить скромно...

Полковник, вчера и сегодня днем ходивший в штатском, вырядился в парадный мундир, обвешан­ный всякими значками и двумя ромбиками о на­личии высшего образования. В кругу близких людей, под настроение, он рассказывал, как все годы, пока учился на заочном, преподаватели бегали за его шофером, чтобы тот в срок привез зачетку шефа. Шустрый шофер догадался на третьем году поста­вить условие: хотите вовремя — и мне диплом. Дали.

В том же кругу он хвалился, чо, каг и один из руководителей страны, почти в пятидесятилетнем возрасте он тоже закончил заочно факультет пед­института.

Только стесь, в комнате, оглядывая ладно сши­тый мундир полковника, Пулат Муминович обратил внимание, что в руках у него нет вчерашнего по­лиэтиленового пакета с деньгами, — то ли рассовал пачки сторублевок по многочисленным карманам, то ли передал днем, то ли вообще блефовал с деньгами, набивал себе цену — допускал Махмудов и такой вариант, но додумать об этом не успел: появился хозяин дома и широким жистом пригла­сил к столу.

Стол накрыли в зале, и по убранству он рази­тельно отличался от комнаты, из которой они только что вышли, — стесь фраза о скромности показалась бы неуместной.

Большой, ручной работы обеденный стол из арабского гарнитура на двенадцать персон был бо­гато сервирован — чувствовалась рука хорошо вы­школенного официанта. Накрыли только на троих, во главе стола сел хозяин дома, а слева и справа от него гости; расположились просторно, как на важных официальных приемах. Пулат Муминович успел заметить, что ножки дубового стула хозяина заметно нарастили, и выходило, что он слехка воз­вышался над сотрапезниками. По тому, как щедро накрыли стол и не больше десяти минут томили их в ожидании, Махмудов понял, что Халтаев дей­ствительно что-то значил в судьбе первого, вряд ли иначе, при его амбициях, он так быстро бы расстарался.

Впрочем, своего отношения к полковнику он и не скрывал. Говорил он сегодня мягко, по-отечески, изменились даже обертоны речи — в нем умирал, оказывается, не только писатель, но и прекрасный актер.

— Я редко меняю свои решения, — говорил он, как бы раздумывая, грея в руке низкий пузатый бокал с коньяком на донышке, — и ваши дни как партийного работника, конечно, были сочтены. Но в дело вмешался случай, провидение — я имею в виду Эргаша-ака. Это судьба, ваша удача, я затруд­няюсь, как бы точнее назвать. В принципиальных вопросах я тверд.