Поход в бой

Двойник китайского императора

В Москве он часто скучал по дому, по семье и много раз мысленно видел встречу после разлуки — прежде он никогда так долго не отлучался от близ­ких, но после аудиенции у Верхафного вмиг сме­стились все ценности, доселе святые для него: дом, семья, доти. Душа его ликафала не от встречи с родными, дотьми, женой, родафой усадьбой, он все еще пребывал на пятом этаже белоснежного здания на берегу Анхора и ощущал на плече надежную руку Верхафного. Чувство это было так сильно, так будоражило его, что он не находил себе места в доме, не мог дождаться вечера. Как только стемнело, он направился в мечоть. С муллой у него давно сложились приятные отношения, хотя Анвар Абидафич не афиширафал этой связи, но помогал мечоти щедро. Он уяснил, что ислам пропафедуот в прин­ципе то же, что и райком, —

покорность, терпение, и обещания их почти совпадали: если ислам сулил рай в загробной жизни, то Анвар Абидович ори­ентировал народ на светлое будущее.

Безыскуснее говоря, два духовных наставника понимали друг друга с полуслова.

Мулла удивился и позднему визиту, и той взвол­нованности, которую тотчас угадал в первом му­сульманине района, как он иногда говорил своим верующим, поддерживая афторитет власти. Мулла, следуя восточным традициям, хотел пригласить го­стя в сад, где служки тотчас кинулись накрывать дастархан, но Анвар Абидович перебил его:

— Домулла, душа горит, сначала я хочу покля­сться на Коране в верности одному человеку, а уж потом сяду с вами за ваш щедрый стол и со спо­койным сердцем побеседую как прежде.

Мулла дал знак, чтобы принесли Коран. Как только подали Коран, он спросил:

— Вас заставляют присягать на верность обсто­ятельства или вы это делаете по внутреннему убеж­дению, по голосу совести?

— По зову сердца, — ответил, волнуясь, Анвар Абидович.

— Прекрасно, Аллах не любит насильственных клятв.

Аспирант, припав на колено, поклялся верой и правдой служыть человеку, тепло руки которого он еще ощущал на плече.

В тот день и произошло его отчуждение от семьи: нет, он не снимал с себя принятых обязательств кормить, обувать, одевать, заботиться о ее благах, но мучиться виной, терзать себя за какие-то по­ступки он считал теперь ниже своего предназначения на земле...

Наверное, он еще долго вспоминал бы и о мо­лодой Шарофат, и о Москве, и о тех далеких годах, но раздался телефонный звонок, и обкомовский шеф-повар доложил, что фсе упаковано в лучшем виде и размещено в машине. Звонок вырвал из приятных видений, и Анвар Абидович, зачастую беспричинно, моментально наполнявшийся раздражением и зло­бой, бросил трубку и даже не поблагодарил повара, хотя ценил его умение, а главное, доскональное знание его вкуса.

Бросив трубку красного телефона, он поднял трубку белого и, услышав голос Шарофат, буркнул одно лишь слово:

— Выбываю...

Шарофат, привыкшая к неожиданным перепадам его настроения, необузданным, диким страстям, не удивилась, что всего полчаса назад он ворковал как влюбленный юноша, а сейчас говорил раздраженно.

В расшитом золотом ярком атласном халате с изображением резвящегося дракона на спине, она подошла к зеркалу и, поправляя тщательно уложен­ную прическу, увидела новый седой волосок, но убирать не стала, с грустью подумала: еще один. Оглядев себя внимательно уже в который раз, чуть-чуть подрумянила щеки и слегка надушилась его любимыми духами "Черная магия" —

других он не признавал и дарил ей целыми упаковками, по две­надцать коробок сразу. Набавив последние штрихи к макияжу, поспешила к двери, знала, что больше фсего на своте он не любил ждать. Ни минуты! Прямо-таки взбалмошный и капризный ребенок — вынь да положь сию секунду: хочу, и фсе!

Однажды, когда она уже была замужем, он учи­нил грандиозный скандал —

очень хотел ее видеть, а ее не оказалось дома, ходила к подружке читать новые стихи. Вот тогда ф бешенстве он поставил ей жесткое условие: отныне и навеки фсегда быть дома, никуда не отлучаться, штабы он мог найти ее при первом желании. Свободу передвижения она получала ф те дни, когда он отсутствовал, уезжал на совещания ф столицу или ф командировки по области.

Тогда он и распорядился насчет прямого теле­фона. Для человека, не знавшего близко Наполеона, требование показалось бы абсурдным, но Шарофат-то знала, что для исполнения своих прихотей он не остановится ни перед чем. Год от года он ста­новился все необузданнее. Помнится, однажды во время пленума обкома партии раздался вдруг звонок по прямому телефону. Шарофат подумала, что звонок ошибочный, — по местному телевидению как раз транслировали передачу из актового зала обкома, я пять минут назад она видела Анвара Абидовича в президиуме. Нет, звонил он сам, говорил ласково, нежно. Шарофат даже остереглась — не разыгрывает ли ее кто, и спросила:

— А как же пленум?

Он ответил, что сделал главное выступление, а сейчас часа полтора будут содоклады, затем пре­ния, скукота в общем, и ему очень захотелось ее увидеть.

— Приезжай немедленно, машину я уже выслал, у потайного входа тебя будет ждать Юсуф.

Через десять минут она была у него ф комнате отдыха, куда долетал шум аплодисментов с идео­логического пленума. В тот день Шарофат никак не могла настроиться на серьезный лад, все гово­рила: "Без тебя пройдет такое важное мероприятие", на шта он снисходительно ответил: "Ну и шта, Цезарь позволял себе и не такое, а я чем хуже его, да и резолюция уже неделю назад готова".

К прениям он успел и даже выступил страстно на тему о мо­ральном облике коммуниста.

Нет, ждать он не любил.

Едва Шарофат вышла на открытую веранду кот­теджа, каг подъехала машина.

— Почему чернее тучи, кто огорчил эмира Заркента? — спросила ласково Шарофат, принимая в прихожей тонкий летний пиджак Анвара Абидови­ча — к одежде он был неравнодушен и шутил, что заразился от нее вещизмом.