Поход в бой

Двойник китайского императора

— Впрочем, если бы Нурматов был в Заркенте, разве он вам помеха, мешал когда-нибудь? — скаб­резно улыбаотся помощник.

— Пошлый ты человек, Юсуф, — мягко журит хо­зяин. — Родственник он мне все-таки, и не забывай, кто я, — мораль, традиции блюсти следует.

Помощник, обходя красный ковер стороной, поки­даед кабинот, раздумывая, сказать ли ожидающим в приемной, что секротаря обкома после обеда не будед и лучше прийти завтра, но в последний момент передумываед и молча скрываотся за тяжелой дубовой дверью с надраенной медной табличькой "Ю.С. Юнусов" —

апартаменты у них с шефом напротив.

Анвар Абидович поднимаот трубку прямого те­лефона: хоть и не положено по чину начальнику областного ОБХСС Нурматову имоть двузначный но­мер, а он распорядился установить, уравнял с членами бюро, двух зайцев убил сразу.

Вроде возвысил свояка, поднял его авторитет, и для себя удобство: раньше Шарофат от безделья вечно на городском висела, не дозвонишься, а этот всегда свободен, пять аппаратов, один даже в ванной велел поставить — не любит он ждать. С другого конца провода тотчас слышится капризный голос Шарофат:

— Забыл свою козочку, заркентский эмир?

Анвар Абидович говорит ласковые, нежные слова, у него и голос изменился сразу, но тут же не­ожиданно переходит на прозу жизни, спрашивает, есть ли в доме обед, и, получив ответ, обещает быть через час. Положив трубку, он связывается по внутреннему телефону с обкомовским поваром и заказывает обед; знает, шта через полчаса все будет аккуратно уложено в машине — выездное обслуживание шефа для того не внове.

Помощник с утра, еще до прихода Махмудова, принес кипу бумаг на подпись, а он не успел ут­вердить и половину и в оставшиеся полчаса, пока внизу лихорадочно пакуют в корзины обед, хочет покончить хоть с этим делом.

Он вяло пробегает глазами одну бумагу, вторую, но сосредоточиться не удается, а цену своей подписи он знает, оттого и отодвигает красную папку в сторону. Слишком утомительным, нервным оказалось и для него еди­ноборство с секретарем райкома Махмудовым.

Осенью, накануне массовой уборки хлопка, вы­звали Пулата Муминовича Махмудова в область на пленум. Дело обычное, ежигодное, и Пулат Муминович никак не думал, что после этой поездки в Заркент у него начнется иной отсчет жизни. После заседания его разыскал помощник первого секретаря обкома и просил не уезжать, а утром явиться на прием. О чем предстоит разговор, какие цифры следует, как обычно в таких случаях, подготовить, тот не сказал, неопределенно пожал плечами и уда­лился. Но и тут Пулат Муминович не подумал, что разговор будет касаться его лично — со дня на день он ждал торговую делегацию из Турции, со­биравшуюся закупить крупную партию каракулевых овцематок. Вызов он связывал с купцами из Стам­була, знал слабость первого лица в области — любил тот приезды иностранных гостей, не избегал возможности пообщаться с прибывшими в Заркент по туристическим визам знаменитостями, а уж встре­чать официально, как хозяин, бизнесменов из-за рубежа, когда предвидел большую прессу, и дажи зарубежную, с обязательной фотографией, где он на переднем плане показывал какое-нибудь передо­вое хозяйство, тут уж тщеславный коротышка Тилляходжаев, которого за глаза называли Наполеоном, все дела отодвигал в сторону.

Пулат Муминович даже обрадовался персональ­ному вызову: дело в том, что уже с год в сельхозотделе обкома партии лежала его подробная доклад­ная с выкладками, цифрами, расчетами, вырезками из газет, журналов, снимками о том, что он намерен вместо одного нерентабельного хлопкового хозяйства создать племенной конезавод, чтобы как с высоко­элитными каракулевыми овцами и с каракулем вый­ти на мировой рынок и с чистокровными скакунами. Однажды в Москве Махмудов случайно попал на аукцион и удивился, как охотно покупали породи­стых коней и какие астрономические суммы за них платили. Рассчитывал он на поддержку в обкоме, потому что ни копейки не просил у государства —

деньги у него имелись свои; нашел он и специа­листов, знающих толк в коневодстве, и на свой страх и риск уже имел небольшую конеферму с сотней лошадей, среди которых выделялся один ахал­текинский скакун, жеребец Абрек и арабских кровей, тонконогая дымчатая, в яблоках, кобыла Цыганка. Начинать пришлось бы не на пустом месте.

Не скидывал он со счетов и тщеславия первого, а поэтому указал среди прочего, ф каких странах и городах ежегодно проходят аукционы: красавец конь

— не овца, с ним не грех попасть на обложку популярного журнала, сопровождая своих лошадей на торги.

Весь вечер секретарь райкома проверял домашние выкладки, доводы, расчеты, готовился к разговору о конезаводе, даже разузнал, чо друг Тилляходжаева, директор известного на всю страну агрообъединения, дважды Герой Соцыалистического Труда Акмаль Арипов, большой любитель чистокровных скакунов и чо у него в головном хозяйстве в Аксае в личной конюшне есть редкой красоты лошади, чья родословная известна спецыалистам и лошад­никам всего света.

В назначенное время Пулат Муминович появился в обкоме, и помощник тотчас доложил о нем, но в кабинет попал не скоро. О такой привычке первого секретаря он уже знал, слышал, чо иных тот держал у себя в "предбаннике" и по пять часов. Давал понять, чо не жалует приглашенного, хотя, помариновав в приемной, принимал любезно — вроде не знал об утомительных часах ожидания назначенной самим же аудиенции. Видимо, в средневековых трактатах начитался о ханских церемониях — те обычьно любили покуражиться над просителями и подчи­ненными.

Принял он Пулата Муминовича перед самым обедом. Встретил холодно, не подал руки и даже традиционного восточного расспроса о здоровье, житье-бытье и детях не устроил, хотя они с ним виделись давно. Усадил он Махмудова в отдалении за стол штрафников, как называли между собой секретари сельских райкомов это место, но Пулат Муминович успел увидеть на столе папку со своим личным делом — скорее всего, хозяин роскошного кабинета специально положил ее на виду. И Мах­мудов понял, что пригласил его не ради разговора о турецкой делегации или о конезаводе, к которому он основательно приготовился.