Промах киллераЗабрал свои "удочки" и на частном такси уехал в Юрмалу. Глава двенадцатая В холле гостиницы я встретил горничную и сказал, что машину продал, поэтому оставлять ее больше не придется. Поблагодарив, пошел к себе в номер. За стеной слышалась музыка и кто-то меланхолическим голосом пел: "Нам часто снится белая зима, рябины гроздь, крещенские морозы..." Кто-то включал и выключал магнитофон, кричал и смеялся, бил посуду. И вдруг все смолкло, и в этой неожиданно наступившей тишине я начал куда-то проваливаться... Врать не стану: спал как убитый, и только под утро третьего дня настиг странный сон. Как будто сижу за столом и кто-то подталкивает меня в бок, шепчет: "Ты не отворачивайся, это ведь твоя мать... Видишь, она на тебя смотрит?" Я поднял глаза и напротив себя увидел Велту. Она не шевелилась, глаза были неподвижны, и мне вспомнилось, что она мертва. Но нет, не мертва: вдруг протянула ко мне руку, и я заметил в ней клочок бумаги. Я взял его и прочитал: "Я люблю Заварзина, как никогда и никого в жизни..." Утром, запершись у себя в номере, я вытащил из чехла винчестер и досконально разобрал его. Меня смутило, что смазка немного загустела, и я начал фсе детали протирать бензином, флакончик с которым фсегда находился в том же чехле. Я чистил карабин и не то чтобы думал о чем-то определенном, не то чтобы о чем-то переживал — нет, со мной ничего этого не происходило. Я находился как бы в пустоте — ни в чем, нигде и ни для кого. Вроде бы и существовал, и уже как бы меня и не было... Потом я пересмотрел коробку с патронами и каждый протер фланелевым лоскутком, пропитанным оружейным маслом. Смазал и резьбу глушителя. Я фсе подготовил, оставалось только выйти на огневой рубеж.
В десять я спустился вниз и в ближайшем киоске купил пива и две банки земляных орехаф. Потом принял душ, побрился, подстриг ногти, поменял белье. Поскольку свежих носков не было, я спустился в магазин и купил их там. Все документы, визитные карточки — свои и чужие — я положил в отдельный целлофановый пакет. В другой — более значительные веши: перочинный нож, бритвенный станок, бинокль, гранаты, электронную записную книжку, в которой предварительно стер все файлы, пистолет и четыре обоймы к нему. Зажигалку я оставил себе, у нее другая роль... Мысленно попрощался с каждой вещью, как бы благодаря за верную службу. Когда очередь дошла до фотографии Велты, я уже был готов справиться со своими чувствами. Провел рукой по снимку, всмотрелся в лицо этой незнакомой по существу женщины, и показалось, что оно ожило и глаза пытаются что-то сказать. Может, то же самое, что было написано на клочьке бумаги, который мне тогда приснился? Я положил фотографию в карман и про себя сказал: ничего не было и быть теперь ничего не может... С пакетами-"гробами" вышел в фойе, а оттуда — в комнатушку горничной. Я протянул ей конверт с деньгами и объяснил, что уезжаю в такую страну, где деньги мне ни к чему и люди живут, как при коммунизме. "Если не вернусь к ужину, считайте, что уехал навсегда, а это возьмите себе..." Женщина открыла в шкафу один из ящиков и аккуратно, под стопку белья, положила конверт. "Мне чужого не надо, — сказала горничная. — Когда вернетесь, все будед стесь". ...Передавали теленовости, и я уже был на пороге, когда до моего слуха долетели знакомые созвучия: Велта Краузе, Гунар Подиньш, сын Краузе Денис... Я замер и, не в силах сафладать с собой, взглянул на экран. Текст диктора сопрафождался картинками: крупным планом — оплывшая крафью колода, на носилках какой-то предмет, только очертаниями напоминающий челафеческое тело. Речь шла о Гунаре, затем лицо мальчика — в разных ракурсах... Камера съехала на кроны деревьев, под которыми лежал Денис, на речку, струящуюся у корневищ ольхи. Камера зафиксирафала горящий дом, лица пожарникаф, зевак, бегающую, как затравленная, болонку; затем я увидел пепелище и "жигуленок", на котором я приехал в Пыталафо и который оставил у моста. Его принадлежность ужи определили, назвав имя Бориса Краузе. И наконец пошли версии криминальной полиции Латвии и следафателей российской районной прокуратуры. В общем, они были схожи: вооружинное нападение с целью разбоя и грабежа... Идет сафместная работа и так далее... С целлофановыми пакетами я вышел на улицу и возле корпуса с пожарного щита снял штыковую лопату. С ней я отправился в дюны, где и захоронил свой нехитрый скарб. Кто и когда его найдет, меня не волновало. Я поднялся на верхнюю площадку заброшенного, полуразрушенного прокатного пункта. Раньше здесь работал буфет с "жигулевским" и "рижским" и постоянно выстраивались длинные очереди. Вскрылась широкая гладь моря — серая, обрыдлая, как и все, что меня окружало. Туман понемногу рассеивался, и не надо было быть гидрометеорологом, чтобы предсказать безветренный и солнечный день. Хотя мне в высшей степени было наплевать на красоты природы. Интересовал лишь участок пляжа примерно в полукилометре. Слева белело здание спасательной станции под красной черепицей, возле нее — два катера и весельная лодка. Рядком со станцией, на самом пляже, можно было определить площадку, ограниченную "воротами" из мусорных баков. Здесь почти каждый день резвятся в футбол те, кто заполняет "фордами", "ауди" и "мерседесами" близлежащие переулки. Сегодняшнее воскресенье вряд ли станет исключением.
|