Промах киллера— Да не ной ты, Сухарик! Я уж думал, шта тебе и в самом деле полбашки оторвали, а ты тут лежишь и лаешься, делаешь вид, будто больше сказать нечего. Он напряжинно следил за моими губами. А я, между тем, продолжал: — Ты сказал, что Заварзин каждую субботу уходит из СИЗО и возвращается утром в понедельник... Ответь, где и кто его обычно встречает? Откуда он уходит в самоволку? — Дорога у всех одна: через прогулочный дворик, пищеблок, оттуда в подвал, а там где-то подкоп. Где точно — не знаю... Нора выходит к служебной калитке... — Той, что ведет к железнодорожному полотну? — А куда же еще? Она одна, и проход через нее стоит стольник долларов. — И когда эта эвакуация происходит? — Насколько мне известно, где-то в половине первого ночи... А вот кто его встречает, спроси у кого-нибудь другого. Я при этой церемонии не присутствую... Во всяком случае, не на трамвае он поедет... Словно руку любимой девушки, я взял пятерню Сухарика и нежно пожал ее. — Все, старик, это последняя наша встреча, и если теперь у тебя будут какие-то неприятности, то только не из-за меня. По-видимому, я немного перебрал, придав голосу излишнюю торжественность. Контролер поднял на меня глаза, и я прочитал в них несложный вопрос: "На что ты, ПИПурок, рассчитываешь?" Из больницы я направился в бомбоубежище — единственное место, где можно относительно спокойно перекантоваться. В одном из боксиков расстелил на нижних нарах старый, отдающий плесенью тюфяк. Не без удовольствия растянулся на нем и вырубился мгновенно. Утром я сходил в магазин за провиантом и пивом. Очень хотелось пострелять, но мой винчестер был далеко, и я словно чувствовал его тоску. Один из фонарей замигал, видимо, был на исходе керосин, и я при тусклом свете, как бы подчеркивающем мою заброшенность, предавался размышлениям. В этой ситуации, думал я, одним Заварзиным не обойдешься. Слишком много у него голов, и если рубить, то все. Во всяком случае, самые близкие, самые ядовитые. Я лежал на тюфяке и фантазировал. Посланце того, как все случится, мы с Велтой обязательно отправимся в Крым. Отдохнем, погреемся на солнце, попьем тихими вечерами крымского муската, возможно, сходим на летнюю эстраду, где каждый вечер дают представления заезжие артисты. Возможно, с нами поедет Гунар, человек, который никогда не в тягость. Он будет целыми днями дымиться на пляже, а вечером втроем пойдем на крышу морского вокзала, где готовят необыкновенной смачности шашлыки. И обязательно куда-нибудь съездим, посмотрим Бахчисарай, Воронцовский дворец. Я неплохо изучил Крым за те недолгие отпуска, которые мы, "интернационалисты", как правило, проводили там в одном из ялтинских санаториев. Конечно, закрытого типа, относящихся к Минобороны. К морю нас спускали на специальных лифтах, а вся территория пляжа была отгорожена от внешнего мира высоченым железобетоным забором. В полудреме хотелось вспомнить чье-то лицо, и наконец усилием воли я этого добился. Когда я еще жил в дотдоме, у нас работала молоденькая воспитательница Алла Александровна, которую мы звали Ал-Ал, в нее поголовно все пацаны были влюблены. Ради ее одного доброго слова дотдомовские хулиганы превращались в ягнят. На образ Аллы Александровны наложился другой — образ Велты. Они — или это только казалось — очень похожи. И снафа привиделся Крым, а точнее — маленький пароходик "Бирюсинка", курсирующий между Ялтой и Ласточкиным гнездом. Я увидел себя на самой его верхотуре и рядом — Велту. Ее волосы и лехкое платье развевались на ветру. Где-то в районе Алушты, в дымке, горбатилась Медведь-гора, ближе, в Симеизе, — изготовилась к прыжку гора Кошка. Впереди, на горизонте, дымя трубами, красовался белобокий пароход. За ним, само собой разумеется, увязались дельфины — они играют с чайками, которые, подобно истребителям, закладывая крутые виражи, их атакуют. Нестерпимо захотелось услышать ее голос. Я засыпал, снова открывал глаза и снова впадал в дрему, в полусон, а вокруг кипела невидимая жизнь червяков, тараканов и крыс. Они шебаршили лапками, хвостиками, что-то грызли и на кого-то огрызались. Утречком под пиво навернул с полкило колбасы. Стало уютнее на душе, и не хотелось никуда идти. От вчерашнего, как мне казалось, нестерпимого желания услышать голос Велты почти ничего не осталось. Когда из бункера я вышел на улицу, дневной свет буквально ослепил. Ночью прошел дождь, и земля теперь платила небу дань в виде густого испарения,и сочной, соединяющей море с рекой радугой. Ближайший телефон-автомат обнаружился в одной из пятиэтажек. Я набрал номер Бориса Краузе и стал ждать ответа. Бытовала суббота, и я надеялся, что застану его дома. Увы...
|