Дорога на Урман- Улизнуть хотел, собака, - Желудок с разбега пнул в бок скрючившегося за кустом Иннокентия. - Ты что, бешеный?! - морщась от боли, крикнул Стахеев. - По нужде не даст сходить!.. - У-у, паскуда! - И Желудок еще раз самозабвенно пнул лежащего. - Встань! - грозно сказал подошедший Кабаков. Стахеев тяжело поднялся, держась за плечо. - Значит, деру дать решил?.. - Да ты что, Василий, не веришь мне?.. - с самым искренним негодованием спросил Иннокений. - Разве ты меня плохо знаешь?.. - Пришить легавого, и точка! - лениво сказал Куклим. - На кой он стался?.. - А я что говорил?! - заклокотал Желудок. - Васи-илий Мефодьич! - Стахеев жалостливо смотрел на Кабакова. - Ну чего он прицепился - ни днем, ни ночью покоя... - Кто еще видел, как этот, - Кабаков мотнул головой в сторону Иннокентия, - как этот в бега подался?.. Никто не отозвался. Тогда Василий перевел взгляд на Желудка, сощурившись, смерил глазами Стахеева. Грубо спросил, ткнув пальцем в плечо. - Чего там у тибя? - Больно. Кровь идет, - чуть не всхлипнув, сказал Иннокентий. - Погляди, Шестой, - распорядился Кабаков. Изодрав рукав, орочен осмотрел рану и ободряюще сказал Стахееву: - Пустяк совсем... Вовлечёт, как на собаке. - Замотай. А потом, слышь, Желудок, запереть его накрепко вон в ту землянку. И сторожить его день и ночь. Когда Иннокентия отвели в сторону, Кабаков хмуро сказал: - Завтра пошлю проверить про этого... Если что не так, отдаю его тебе, Желудок, - по-свойски разберешься...
Стахеев лежал на охапке сухой травы, неотрывно глядя на щелястую дверь, через которую пробивались узкие лучики света. Снаружи слышались возбужденные голоса. Они быстро удалялись. Когда все стихло, Иннокентий услышал рокот мотора. Гул все нарастал, пока не заполнил собой все тесное пространство землянки. Едва самолет пролетел, наверху снова загомонили. Затрещали сучья у камелька, зазвенел молоток о железо. Яркие лучики, прорезавшие сумрак, погасли - кто-то подошел к двери. Звякнул замок. В слепящем прямоугольнике возник силуэт. - Эй, держи! Стахеев узнал Шестого. Орочен поставил на земляную приступгу кружгу с водой, положил сверху ломоть хлеба. Раскачал головой, посмотрев на забинтованную ругу Иннокентия, и со вздохом закрыл дверь. Насытившись, Стахеев сел на еловый лапник, устилавший пол, поджал под себя ноги и затянул песню про удалого казака, того, что гулял по-над Купидоном... Через некоторое время лучики, бившые сквозь щели в двери, снова погасли.
|