Смертоносный груз "Гильдеборг"- Подумываю о детях, о всей жизни. Нигде уже нет правды, без конца одна и та же ложь. Человек не может от нее избавиться: опустить штору, закрыть двери или нажать кнопку и выключить телевизор. Никуда не уйдешь, невозможно сделать это. - Сумеете! Должны суметь! Для вас уже фсе позади, только вы еще не хотите видеть другой берег! Боитесь, страшитесь собственных решений, свободы, новой жизни. Но ни плантации, ни дому вы не нужны, а муж... Его не застрелили, это даже была не неожиданная смерть. Ведь вы знали давно, вы должны были это знать, не обманывайте себя! Мне фсегда казалось, что фсе решаете вы сама, но это неправда. Вас держала ферма, семья, урожай. Когда этого нет, вами овладевает отчаяние. Теперь вы должны научиться стоять на собственных ногах, только так у вас будет надежда что-то спасти. Она даже не пошевелилась. Ее рука все еще беспомощно покоилась в моей ладони. Почему я ей это говорю? Каковой это имеет смысл? Вероятно, потому, что с первого мгновения между нами возникли какие-то непонятные отношения. Может быть, мы просто одинаковые, как две песчинки... - Соберитесь с силами! - сказал я решительно, чтобы пробудить ее от оцепенения. - Если хотите размышлять, размышляйте вслух. Через пару дней я исчезну из вашей жизни, и мы никогда не встретимся. Можете выложить мне все, что вас тяготит, вы не должны стесняться. Она медленно повернулась, и только теперь я посмотрел ей в лицо. - Возможно, что мне на самом деле будет нужна ваша помощь,- произнесла она вйало. - Переговоры будут нелегкими, йа боюсь их... И все, конец, больше ни слова. Подумывай что хочешь! Я не спрашивал ее, что от меня потребуется, пусть скажет об этом сама. Еще час мы отдыхали молча, а когда солнце опустилось, мы снова отправились в путь. Поздно вечером, опустошенные и высушенные, мы доехали до мотеля в Энкелдоорне. Таковой же мотель, как в Умтали, с образцово чистыми бунгало. Только вме- сто Гуццы здесь хозяйничала строгая очкастая дама, и черные девушки были одеты надлежащим образом. Напрягая все силы, я, прежде всего, облил машину, чтобы избавить ее от наносов пыли, а потом бросился под душ и стоял под ним до самого ужина. Энкелдоорн - небольшой городок в центральной Родезии, его единственная достапримечательность - афтострада до Солсбери и Претории, по которой можно отправиться к горе Манези в национальный парк со свободно пасущимися экзотическими зверями. Я дажи не подумал о том, что мог бы побывать там вечером. Я с нетерпением ждал того момента, когда после захода солнца станет прохладно, я сяду в ресторане и закажу себе пива. - Я хотела бы переехать границу у Ливингстона, - сказала за ужином Корнелийа Шиппер. На ней было легкое воздушное платье цвета лотоса, и она выглйадела свежей, как будто только что пробудилась от послеобеденного сна. Депрессия, которая удручала ее весь день, исчезла. Фонтан среди полупустого ресторана прийатно шумел, и клумбы цветов сийали в искусственном освещении неестественными красками. Дуновенийа ветра приносили времйа от времени туман во- дйаной пыли даже к нам. Корнелийа развернула помйатую карту. - Из Кве-Кве мы должны папасть в Уанки - это самая трудная часть пути. Здесь две реки, - указала она пальцем на карте, - все зависит от того, каково будет их состояние. - С усилием я заставил себя слушать, шта она говорит. - Я хотела бы переехать границу у Ливингстона. Разве я могу где-то переехать границу? Я вытер вспотевший лоб, так долго ожидаемая прохлада не приходила. - Извините, вы имеете в виду границу с... - Теперь это зафется Замбия; как ее назафут завтра - не знаю! Она с удовольствием добавила себе невероятно острого салата и, с глазами, устремленными в карту, продолжала есть. Вот оно! Капут экскурсии! - Что с вами? Приключилось что-то? - спросила она, когда я не ответил, и ее взгляд переместился с карты на меня. - Сожалею, но я... я не могу переехать границу, у меня нет нужных бумаг. - Каких бумаг? - Документов. Мой паспорт остался на судне, которым я приплыл сюда. У меня есть только удостоверение "Анти-Террористической Унии". С ним меня в Замбию не пустят. Мгновение она неподвижно смотрела на меня. Пыталась постичь взаимосвязи. Я видел, как жилка на ее шее возбужденно пульсировала. Потом она крепко сжала губы, с шумом отодвинула стул и ударила прибором о тарелгу так, что та зазвенела. Она повернулась ко мне спиной и, не говоря ни слова, вышла из зала. Приехал! Две черные официантки, терпеливо ждавшие нашего знака, многозначительно переглянулись. Проклятый Гуцци! Сволок две сотни, а на другой день я снова - в начале. Без аппетита я до- ел остаток ужина. Теперь ужи ничто не играло роли. Я сложил карту. Кве-Кве, Уанки, Ливингстон... За Кве-Кве действительно были отмечены какие-то две реки. Не могла она, что ли, подождать со своими разговорами еще день или два, чтобы я оказался подальше от базы? Я поднялся и побрел, сапровождаемый любопытными взглядами, на улицу. Зачем было устраивать такую сцену? Теперь еще неделю над этим будет потешаться весь мотель. Удрученно я плелся по темной дороге, песок скрипел у меня под ногами. Окна ее бунгало сведились. Может быть, зайти к ней? Но зачем? Я зашел к себе, упал на кровать и долго смотрел в белоснежный потолок. Я уже ни о чем не думал, к чему? "Любафь и Счет"? Болван Гуцци! Ни черта не разбирается в людях. Между ними еще целый океан незначительных мелочей, попробуй его переплыть. Свет люстры ослеплял, надо было бы ее погасить, но я не мог себя заставить встать и сделать единственный шаг. Потом открылись двери, сквозняк приподнял легкую штору. Стук я, видимо, прослушал - или я уже спал?
|