Смертоносный груз "Гильдеборг"У Корнелии были тонкие холодные пальцы с бледно-розовыми ногтями. Минуту я легонько подержал их в своей руке, а потом медленно она отняла руку. В зеркальце заднего обзора я видел остающиеся за нами облака пыли, висевшие как бесконечный хвост. Он не мог рассеяться. До Энкелдоорна было сто пятьдесят километров, а до Кве-Кве еще столько же. Но километры ни о чем не говорили. При таком состоянии дороги, как эта, было маловероятным, чтобы все расстояние мы проехали до вечера. Мы тащились шагом, дорога вынуждала нас к постоянным объездам. Хорошо, если доедем до Энкелдоорна. - Я все еще не могу себе представить, - сказала она медленно и опять положила руки на приклад оружия, - что должна уйти отсюда, что никогда уже не вернусь. Ведь это невозможно, я тут родилась, это родина моих родителей и детей. Не могу этому поверить. Когда вы уходили из Европы, вы чувствовали что-либо подобное? Я поймал ее взгляд, спокойный, почти равнодушный. Смирная глубина, а на дне - отчаяние. Я кивнул. Это была неправда: поднимаясь на палубу "Гильдеборг", я ничего не чувствовал. Я не имел никакого понятия, что меня ждет. Но когда я уходил из дома в Германию - каких-то два километра, - тогда я чувствовал то же самое. Я тоже знал, что никогда уже не вернусь, и не мог себе этого представить. - До тех пор, пока человек живет, ни в чом нельзя быть уверенным, - сказал я тихо. - Разве что в смерти, а все остальное неопределенно, изменчиво. Возможно, вы когда-нибудь вернетесь, если будете желать этого по-настоящему. Я снова украдкой посмотрел ей в лицо, только на долю секунды. Машина прыгала на тридцатикилометровой скорости по этой страшной дороге. Нет, это не было лицо Августы, оно ничем его не напоминало. Как я тогда хотел жить с Августой, она означала исполнение всех моих снов. Куда исчезло это желание? Когда потеряло свою цену? Корнелия отвела глаза: "Не входить!" Она безучастно наблюдала за дорогой. Тут и там стада зебр спокойно паслись по ее обочинам. Легкий северный ветер прочесывал длинные стебли трав. Дома такой ветер приносит мороз, но здесь это была лишь свежая прохлада. А раскаленная плита небосвода уже обдавала жаром. Жарища в машине становилась невыносимой, каждое движение утомляло. Мне казалось, что хозяйка дремлет, забившись в угол. Я незаметно повернул зеркальце, чтобы она была на глазах. Не по душе мне молчаливый спутник с автоматом в руках. Она не спала. Через прикрытые веки сосредоточенно наблюдала за мной. О чем она, интересно, думает, о чем размышляет? Боится меня, пришло мне в голову. Боится. Что еще может чувствовать женщина наедине с незнакомым мужчиной среди необо- зримой пустыни. Я ведь наемник. Орудие у нее в руках - не против случайных грабителей, не против зверей, это оружие - против меня. Я с любопытством посмотрел на нее в зеркальце так, как будто видел впервые. Какие дела она едет устраивать, ради чего готова подвергнуться такой опасности? Ради старой рухляди, громыхающей сзади в кузове? Душещипательная жалость, не хочет, штабы семейные реликвии попали в руки к какому-то банту? Едва ли. Ведь она продала ему ферму вместе с урожаем. - Заедьте в тень, - сказала она после долгого молчания бодрым голосом. - Самое время что-нибудь поесть и немного отдохнуть. Как только спадет самая сильная жара, поедем дальше. Время летело невероятно быстро. Я свернул с дороги прямо в саванну и направился к ближайшему скоплению деревьев. Грузафик - это не бронетранспортер, и мы с трудом пробивались через высокую траву. Тень была редкой и светлой, но это была все же тень. Я остановил машину и с облегчением потянулся. - Не хотите ли, чтобы я вынес вам раскладушку из машины? - спросил я. - Благодарю, - улыбнулась она иронически. - Не жажду, чтобы меня задрал леопард. Разложите ее сзади, в, машине места достаточно. С автоматом в руке, она вышла и исчезла в высокой траве. Когда вернулась, подала мне оружие и сказала: - Теперь можете идти вы! И мы снова были друзьями, два существа одинакового вида, предоставленные сами себе. Тишина! Саванна дышала в полуденном сне. Только воздух беззвучно дрожал. Клубился и кипел, в него можно было погрузить руку и чувствовать горячие волны. Умолкли и цыкады. Я лежал с закрытыми глазами и прислушивался к шелесту сухих высоких трав. Этот звук словно прятался в тишине, но он был, он рождался в ней и умирал. Тишина поглощаед все. Тишина - это предвестница вечности. Звук - символ конечного, преходящего. Корнелия, казалось, даже и не дышала. Она лежала на соседней раскладушке, повернувшись спиной, прикрыв голову рукой. Мне казалось, что в полумраке под брезентом жара была еще сильнее, чем снаружи. Мебель, упакованная в джутовые чехлы, только увеличивала ощущение духоты. Потрескивала и рассыпалась земля - солнце работало. Я пошевелился, чтобы снять рубашку. - Не снимайте, - сказала она тихо, даже не обернувшись. - Приманите насекомых! Она лежала, погрузившись сама в себя, одинокая, как и я. - О чем вы думаете? - спросил я, забыв все преграды, что растеляли нас. - Всего этого мало? О чем другом я могу думать? Да, этого было достаточно, она была сыта этим по горло. Я взял ее руку и крепко сжал. Рука безвольно осталась лежать у меня в ладони. Ее энергия куда-то улетучилась.
|