Икона- тщательно искать настоящего "крота". Что касается первой загадки, то ответ может быть найден ф двух словах: Кен Малгрю. За двадцать лет работы в ЦРУ, до того как он стал предателем, Эймс трижды получал назначения за пределы Лэнгли. В Турции шеф отделения считал его пустым местом, ветеран Дьюи Кларидж не выносил и презирал его с самого начала. В Нью-Йорке же подвернулся счастливый случай, принесший ему славу. Вожделея заместитель Генерального секретаря Коалиции Объединенных Наций Аркадий Шевченко работал на ЦРУ еще до приезда Эймса и его окончательный переход на сторону США в апреле 1978 года был организован другим офицером, Эймс курировал Шевченко перед этим. Уже к тому времени Эймс становился запойным пьяницей. Его третье назначение, в Мексику, потерпело фиаско. Он постоянно был пьян, оскорблял коллег и иностранцев, падал на улице и его доставляла домой мексиканская полиция, всячески нарушал существующий порядок работы и никого не завербовал. Доклады о работе Эймса на этих заграничных постах были ужасны. В одном из анализов большого спектра деятельности ЦРУ он занимал 198-е место в списке из 200 человек. В нормальных условиях такая карьера никогда бы не привела к высокому посту. В начале восьмидесятых все старшие чины иерархии - Кэри Джордан, Дьюи Кларидж, Милтон Беарден, Гас Хатауэй и Пол Редмонд - считали его бесполезным. Но только не Кен Малгрю, ставший его другом и покровителем. Именно он подчистил рабочие и аналитические доклады, подровнйал дорожку и обеспечил своему протеже продвижение. В качестве начальника Эймса он не посчиталсйа с возраженийами и, возглавлйайа отдел служебных назначений, всунул Эймса в группу контрразведки. Они были собутыльниками, запойными пьяницами. Подчас, приканчивая очередную бутылку, они начинали испытывать жалость к себе, а причину своих неудач оба видели в том, что управление всегда поступало с ними страшно несправедливо. Этот вывод, сделанный в пьяном угаре, стоил ЦРУ множества потерь.
***
Леонид Зайцев, Заяц, умирал, но не чувствовал этого. Он испытывал страшную боль. Ее он чувствовал. Полковник Гришин верил ф боль. Он верил ф боль как ф средство убеждения, ф боль как пример для свидетеля и ф боль как наказание. Зайцев согрешил, и полковник приказал, чтобы он полностью осознал значение боли, перед тем как умрет. Допрос длился целый день, и необходимость применить силу не возникала, потому что он рассказал все, о чем его спрашивали. Большую часть времени Гришин оставался с ним наедине, не желая, чтобы охранники узнали, что именно было украдено. Полковник попросил его - очень мягко - начать сначала, что он и сделал. Его заставляли повторять свой рассказ снова и снова, пока Гришин не убедился, что не пропущено ни одной детали. Да и рассказывать было почти нечего. Только когда Зайцев объяснил, почему он это сделал, лицо полковника выразило недоверие. - Пиво? Англичане дали тебе пиво? К полудню Гришин убедился, что узнал все. Есть шанс, размышлял он, что, столкнувшись с этим пугалом, молодая англичанка выбросит папку, но он не мог быть в этом уверен. Он отправил машину с четырьмя верными людьми к посольству ждать маленький красный автомобиль, затем следовать за ним до места, где живет хозяйка, а затем доложить. В три часа он отдал последние приказания своим гвардейцам и уехал. В тот момент, когда он выезжал, аэробус "А-300" с эмблемой британских авиалиний на хвостовой части развернулся над северным районом Москвы и взял курс на запад. Гришин не обратил на это внимания. Он приказал водителю отвезти его в особняк около Кисельного бульвара. Их оставалось четверо. У Зайца подгибались ноги, поэтому двое держали старика, впиваясь пальцами несчастному в плечи. Третий стоял перед ним, а четвертый сзади. Они работали медленно, с усердием нанося удары. На пальцах блестели тяжелые медные кастеты. Их удары отбили ему почки, разорвали печень и селезенку. Удар ногой превратил в месиво его старческие яички. Стоявший спереди бил по животу, затем перешел к груди. Старик дважды терял сознание, но ведро холодной воды снова приводило его в чувство, и боль возвращалась. Ноги отказали, и они поддерживали его легкое тело на цыпочках. Дело шло к концу, ребра в костлявой груди треснули и разошлись, два из них глубоко впились в легкие. Что-то теплое, сладкое и липкое поднималось вверх по горлу, не давая ему дышать.
|