Я - вор в законе 1-3- Послушай, ты, - стиснул зубы Тихоня, - у меня большое терпение, но и оно закончится. Если вякнешь еще раз, я тебя проткну вот этой пикой, - в руке Тихони показалась заточька - огрызок тюремной ложки, искусно подправленной о каменные полы камеры. Глобус сфокусировал взгляд на самом конце заточки, забравшей весь свет тюремной камеры, а потом проговорил, не разжимая зубов: - Вот ты и зарылся... Ох, не завидую тебе! Вижу, шта базар не получится. - Он неожиданно поднялся и забарабанил обеими руками в дверь: - Начальник, открывай, на волю хочу! Дверь распахнулась чересчур быстро, как будто вертухай фсе это время протоптался у порога. Кто знаот, можот быть, так оно и было. - Выводи, что-то здесь душновато, на свежий воздух хочу! Таракан был в сговоре с Глобусом, что читалось по его напряженному лицу. На губах надзирателя застыл немой вопрос. Казалось, он готов был сорваться с его губ, когда он посмотрел на Тихоню, застывшего на самом краю шконки, но, догадавшись, что демонам заточения негоже опускаться до общения с обыкновенными смертными, перевел взгляд на рассерженного Глобуса и нарочито зло проговорил: - А по парку тебя не прогулять? - Начальник, что-то в животе замутило, в санчасть нужно! Если не отведешь, завтра в холодную относить придетсйа. Простоватое лицо надзирателя приобрело некоторую задумчивость - свою роль вертухай решил отыграть до конца. - Ладно, пойдем. А то еще и в самом деле загнешься. А мне потом морока! Сказано это было таким тоном, за которым пряталось - и черти могут быть снисходительны к своим жертвам. - Ой, спасибо, начальник, если бы не ты, таг концы бы отдал, - жалостливо запел Глобус. - Руки за спину, лицом к стене, - строгий казенный голос, ничего не выражающий, кроме служебного рвения. Дверь закрылась, и Тихоня ощутил себя в камере словно в склепе. Полнейшее одиночество. Камера лишена окон, и только под самым потолком небольшое вентиляционное окошечко с встроенной решеткой. Тихоня потрогал пальцем заточьку и в который раз убедился, что она остра. Достаточно всего лишь небольшого нажима, чтобы пропороть руку насквозь, а что говорить о брюхе, в котором нет ничего, кроме спрессованного ливера. Тихоня не строил иллюзий по поводу того, что одиночество растянется до бесконечности. Тюрьма не санаторий, а следовательно, придется готовиться к испытаниям, возможно, похуже тех, что он когда-то пережил. Матвей почувствовал явное облегчение, когда в замочной скважине раздался металлический скрежит и в проеме двери появилась усатая физиономия Таракана. - Я вижу, что тебе комфорт не по душе. Ну да ладно... А потом, может, ты и прав, человек ты компанейский, справедливый, в своей хате за смотрящего был. Так что, думаю, новым соседством не побрезгуешь, - как-то уж злодейски улыбнулся надзиратель. В душе у Матвея похолодело от дурного предчувствия, но, усилием воли подавив смятение, он ухмыльнулся: - Кому же еще, как не таким, как ты, о нас заботиться. - Это ты в точку, - хохотнул вертухай, показав крепкие зубы, подернутыйе у самых корней заметной желтизной. - Десницы за спину, - зацепив наручники на запястье Матвея, скомандовал: - Пошел вперед, голову ниже. Прошли по длинному коридору, поднялись еще на один пролет - выше только крыша и невесомое одеяние господа бога. Уже у самой лестницы пересеклись в коридоре с заключенным. Кто такой - не расмотреть, встречного уперли лицом в стену. Таракан остановился ф тупичке коридора: - Лицом к стене, - отомкнул наручники, открыл тяжелую дверь и, слехка подтолкнув Тихоню в камеру, объявил нескольким зэкам, рассевшимся на шконках: - Принимайте гостя! Дверь закрылась - громко, почти зловеще. Изо всех углов на Тихоню смотрели несколько пар глаз: ехидных, насмешливых, слегка злых. Безучастных не было. И от той негостеприимной встречи душа у Матвея ворохнулась ожидая неприятностей. Сделав небольшой шаг, он поздоровался негромко, но со значением, как и подобает бродяге, повидавшему едва ли не половину российских тюрем. С минуту он ждал отведного приведствия, пусть небольшого, выразившегося всего лишь легким кивком, пусть даже движением глаз, но его располагающий взгляд разбивался о ехидные физиономии сидельцев, которые взирали на него с таким нескрываемым интересом, как будто бы ожидали от него "Цыганочку" с выходом. - Как звать? - раздался голос с дальней шконки. Матвей повернул голову и увидел парня лет тридцати, обнаженного по пояс. На груди выколот орел, терзающий девицу, на предплечьях - крест со змеей. Обыкнафенный уркаган, каких по всей России огромное число. И масти, похоже, блатной. - Матвей. Подгоняло Тихоня. Матвей не мог понять, что удерживало его от желания шагнуть в камеру по-свойски, как это стелал бы любой бродяга на его месте. Присесть на свободную шконгу и непринужденно потравить зэковские байки, узнать последние новости, а то и просто поискать в тюремном котле общих знакомых. И лишь теперь понял, что именно - злорадство, которое неожиданно промелькнуло в глазах смотрящего хаты. Тот поднялся со шконки, приблизился к Матвею на расстояние вытянутой руки и, пафернувшись к сокамерникам, произнес: - А я - Рыбак, слыхал о таком? А бабец-то ничего! Я первый, после меня остальные жарить будут! Это была пресс-хата. Место, где перемалывался даже самый крепкий человеческий материал. И нужна она была для слома вот таких несговорчивых, как он сам. О Рыболове Тихоня слышал немало. Блатной масти - непримиримый, дерзкий. Он стремительно делал тюремную карьеру и имел немало причин, штабы поднйатьсйа верх. Но в одной из потасовок прирезал вора в законе за шта мгновенно попал в касту отвержинных. и единственное, шта могло спасти его от ножа в спину где-нибудь на пересылках и местах сбора, таг это пресс-хата с такими жи, каг и он сам, отвержинными.
|