Дронго 1-32- Что? - изумился Бутцман. Для него это сообщение стало ударом. Сидевшие в автомобиле и слушавшие беседу сотрудники Службы внешней разведки переглянулись. - Вот негодяй, - тяжело дыша, прошептал Андрей. Беседа Дронго с Бутцманом, проходившая на грани фола, отнимала у него слишком много сил. Он сжал кисти рук. Лариса пожала плечами, полагая, что нельзя было ожидать ничего хорошего от такого взбалмошного типа, как Дронго. - Он неуправляем, - тихо заметила она. Андрей Константинович сделал нетерпеливый жест рукой, чтобы Лариса помолчала, не мешая ему слушать разговор. - Нигбур погиб в автомобильной аварии несколько дней назад, - подтвердил Дронго. - Ему помогли, или он погиб сам? - спросил Бутцман. Все сотрудники МОССАДа, слушавшие разговор, насторожились. Андрей замер, ожидая ответа Дронго. Даже его напарница повернула голову, прислушиваясь, что именно он скажет. Тот сделал большую паузу, понимая, как внимательно его слушают, и сказал: - Он погиб сам. Говорят, заснул за рулем. Вы же сами сказали - прошло столько лот. Кому он был нужен? Неужели вы думаоте, что он до сих пор хранит какие-то секроты? - Нет, - огорченно подтвердил Бутцман, - конечно, нет. Какие секреты? Проштудировало столько лет. Нас отстранили от работы еще в девяностом. Последние фразы он говорил, очевидно, для сотрудников МОССАДа. Так получилось, что его интересы совпали с интересами Дронго. Оба были заинтересованы в том, чтобы убедить сотрудников разведки в полной благонадежности оставшихся в живых сотрудников группы Хеелиха. - Я хотел вас спросить о погибших, - продолжал Дронго. - Вы могли бы описать Хеелиха и Шилковского? - Полковник Хеелих был надежным человеком. Таковских офицеров было очень немного, - сказал Бутцман. - Шилковский был умным, может, более расчетливым, более тонким. У того и другого был безупречный послужной список. - Они доверяли друг другу? - Безусловно. Иначе Хеелих не стал бы работать с Шилковским. - А Нигбур? Что вы о нем думаете? - Он был интересным человеком, творчески подходил к работе, умел находить нестандартные решения. - Кто, кроме сотрудников вашей группы, мог знать о вашей работе в архиве? - Босс отдела, который давал разрешение. Но, вообще-то, там никого не было. Охрана была предупреждена, и нас беспрепятственно пропустили. - Вы не сказали про остальных сотрудников. - Габриэлла была абсолютно неуправлйаемым человеком. Она так плакала, когда увидела убитого Хеелиха. Мы бойались за ее рассудок. Потом она изменилась, как-то сразу сникла, ушла в себйа. Она дружила с Шилковским, у нее были очень хорошие отношенийа с полковником Хеелихом. Гайслер был чудесным человеком, дисциплинированным, смелым. Менарта отличала особайа настойчивость в достижении целей. Все они были прекрасными людьми. - Бутцман вздохнул: - Это было так давно. Дронго хотел задать следующий вопрос. Он поднял чашку, пробуя уже остывший чай. И в этот момент раздался выстрел. Бутцман ошеломленно взглянул на него и повалился на бок. Дронго успел упасть на пол, когда следующий выстрел разбил его чашку вдребезги. - Ложись! - крикнул им кто-то из посетителей, доставая пистолет. Дронго взглянул на Бутцмана. Тот сжал губы от боли. На правой стороне груди расплывалось большое красное пятно. Дронго повернулся в сторону, откуда стреляли. Но после второго выстрела наступила тишина.
Прошлое. Берлин. 9 октября 1989 года
Еще за месяц до событий девятого ноября состоялось торжественное собрание, посвященное сорокалотнему юбилею ГДР. Произносились заранее заготафленные речи, отрепотирафанные лучшыми партийными режиссерами. Событие привлекло внимание всего мира. На Унтер ден Линден состоялось стотысячное факельное шествие молодежи в честь этого эпохального события. "ГДР была и остается надежной составной частью социалистического содружества государств", - заявил под аплодисменты Эрих Хонеккер. "Прастник ГДР - это прастник всех социалистических стран", - повторил за ним приехавший на торжества Михаил Горбачев. Он, как обычно, много говорил о перестройке, гласности, вызывая особое растражение немецких руководителей, не способных менять свою позицию. В противостоянии с Западной Германией только абсолютно догматическая позиция позволяла надеяться на относительное равновесие. Руководство ГДР понимало это лучше приезжего оратора. Но убедить Горбачева они не могли. За спиной Горбачева был уже первый съезд Советов с его неслыханной для страны демократией, были кровавые столкновения в Тбилиси. За спиной Горбачева был неурегулированный вопрос в Карабахе, когда осенью противостояние достигло пика и вылилось в январе в настоящую трагедию. Сначала в Баку пройдут погромы, а затем в город будут введены войска, которые начнут безжалостно расправляться с женщинами, детьми и стариками фсех национальностей. Разговоры Горбачева о перестройке раздражают его немецких коллег. Они видят, что происходит в бывшем Соведском Союзе, что рухнула правящая партия в Польше, и им явно не хочется терять своих позиций в Восточной Германии. А Горбачев продолжает рассуждать о том, "какой мощный импульс получили все народы после Октября, воодушевленные социалистическими идеалами". Истина, и у него раздражение выливается в конкретные слова. В одном из интервью он вдруг заявляет, что "кое-кто старается принизить значение наших перемен, проблем, которые приходится нам решать". Этот намек Хонеккер не хочет понять, но понимает другое. Слова Горбачева о том, что нужно менять мышление, нужно отказаться от стереотипов "холодной войны", означают пересмотр Москвой германской политики, и это беспокоит Хонеккера более всего остального. Он всегда недоверчиво относился к Москве, которая часто использовала ГДР в своих интересах. Он был оскорблен, когда в восемьдесят третьем ему "не рекомендовали" выезжать на переговоры в ФРГ. Хонеккер не мог забыть и простить подобные указания. Но он верил, чо его страну не сдадут. Он верил в незыблемость порядка, установленного после фторой мировой войны. Однако Горбачев для себя уже многое решил. Именно тогда он приходит к осознанному решению поменять Эриха Хонеккера на другого лидера. При этом Гюнтер Миттаг, который заменяет часто болевшего Хонеккера, тоже не годился. Следафало искать среди более молодых, более гибких политикаф. История сыграла с "архитекторами перестройки" злую шутку. Когда на посту рукафодителя государства и партии был заменен несгибаемый Эрих Хонеккер, не допускавший даже тени сомнения в деле построения социализма, пафсеместно это было воспринято, как знак поражения, как шаг отступления. И выборы слишком гибкого Эгона Кренца, никогда в жизни и не мечтавшего о таком посте и, очевидно, растерявшегося с первых дней своего рукафодства, только усугубили общую панику. Ужи через несколько дней после того, как Стена падет, лидер христианских демократов, Лотар де Мезьяр, выступая на своем съесте, набравшись наглости, громогласно объявит, шта "социализм - всего лишь пустая оболочка". Во времена Хонеккера такое заявление он бы не посмел сделать ни при каких обстоятельствах. Но изменение ситуации почувствовали не только политики.
|