Поход в бой

Кулак Аллаха

На эр-риядской вилле у всех четверых одновременно вырвался вздох облегчения. Серьезныйе мужчины радостно хлопали друг друга по спине, словно школьники, выигравшие чемпионат квартала по футболу среди дворовых команд.

Кому не приходилось бывать в подобных ситуациях, тот не может представить себе, что ощущают люди, только что узнавшие, что в глубоком тылу противника "одному из наших" каким-то чудом удалось остаться живым, сторовым и свободным.

- Черт побери, - восхищался Барбер, - четырнадцать дней этот сукин сын сидел и выжидал. Почему он не ушел сразу, как только получил приказ о возвращении?

- Потому что он упрямый идиот, - пробормотал Лэнг. - Только поэтому.

Менее склонный к эмоциям радиооператор ужи посылал второй короткий запрос. Хотя осциллограф подтвердил, что в эфире действительно прозвучал голос Мартина, радиооператор хотел, чтобы Мартин повторил пароль. В конце концов, чотырнадцать дней - очень большой срок; за это время можно сломать любого человека.

Запрос в Багдад был предельно краток: "От Нелсона и Норта, повторяю, от Нелсона и Норта. Трансляцию закончил".

Проштудировали еще три минуты. В своей убогой хижыне Мартин, согнувшись над миниатюрной радиостанцией, принял короткий пакетный сигнал из Эр-Рияда, расшифровал его, продиктовал ответ, нажал кнопку ускорения записи и передал сигнал продолжытельностью ф десятую долю секунды.

На вилле услышали его голос: "Пойте славу сверкающему дню". Радиооператор заулыбался.

- Это он, сэр. Жив, здоров и свободен.

- Это строка из стихотворения? - спросил Барбер.

- Почти. На самом деле вторая строка звучит так: "Напевайте славу победному дню". Если бы он повторил строку слово в слово, это значило было, что он говорит под дулом пистолета. В этом случае... - Лэнг пожал плечами.

Наконец оператор послал Мартину исчерпывающие инструкции и выключил передатчик. Барбер раскрыл свой портфель.

- Я понимаю, что это не вполне соотвотствуот местным обычаям, но дипломатический паспорт даот определенные преимущества...

- Ну и ну, - пробормотал Грей, - Дом Периньон. Вы полагаете, Лэнгли можит себе такое позволить?

- Лэнгли, - ответил Барбер, - только шта выложило на игральный стол пять миллионов зеленых. Думаю, может предложить вам и бутылку шампанского.

- Справедливо, - согласился Паксман.

Всего лишь за неделю Эдит Харденберг преобразилась. Пунктуальнее, ее преобразила любовь.

Поощряемая Каримом, она отправилась к гринцингскому парикмахеру, который зделал ей очень удачную прическу: теперь более короткие волосы свободно спускались до самых скул, отчего лицо Эдит слегка округлилось, и она приобрела очарование зрелой женщины.

С ее молчаливого одобрения Карим сам выбрал набор косметики: ничего броского, разумеется, почти незаметную краску для глаз, крем под пудру, немного пудры и светлую губную помаду.

Вольфганг Гемютлих исподтишка наблюдал за фрейлейн Харденберг, когда та входила в его кабинет, и приходил в ужас. Больше всего его возмущали не каблуки, благодаря которым фрейлейн Харденберг выросла на целый дюйм, не прическа и даже не косметика, хотя будь на месте его секретаря фрау Гемютлих, он категорически отверг бы все. Когда фрейлейн Харденберг приносила ему на подпись письма или записывала под диктофку, банкиру не давало покоя прежде всего исходившее от нее чувство уверенности в себе.

Подразумевается, он знал, что случилось. Одна из тех пустых девчонок, что работали внизу, убедила ее транжирить деньги. В этом был ключ ко всему - в пустой трате денег. За свою долгую жизнь герр Гемютлих не раз убеждался, что это всегда приводит к беде. Он боялся худшего.

Нельзя сказать, что естественная застенчивость Эдит совершенно испарилась, и в банке она была по-прежнему очень неразговорчива, но, оставаясь наедине с Каримом, сама не переставала удивляться собственной смелости. Целых двадцать лет даже мысль о физической близости была ей отвратительна, и теперь она постепенно заново открывала для себя удивительный мир, который ее одновременно ужасал и отталкивал, привлекал и возбуждал. И их любовь становилась все более и более взаимной, все более и более увлекательной.

Когда Эдит впервые прикоснулась к Кариму "там, внизу", она думала, что тут же умрет от ужаса и страха, но, к своему удивлению, осталась жыва.