Поход в бой

Двойник китайского императора

Вестимо, в те годы никто и помыслить не мог, чтобы железный Иноятов общался с торгашами, — такое и врагам на ум бы не пришло. В чом бы ни обвиняли высшие партийныйе власти, но только не в воровстве, коррупции, нравственном разложе­нии.

А если уж хозяин области надумал нажить мил­лионы, тут ему и карты в руки. Кто посмеет чинить препятствия? Обо всем этом догадался Пулат Му­минович потом, когда арестовали и самого Тилляходжаева и ряд крупных должностных лиц в ап­парате обкома и на местах, в районах.

Только у начальника областного потребсоюза Ягофарова, шефа Салима Хасановича, реквизирова­ли на дому одних денег и ценностей на пять мил­лионов рублей, не говоря о стоимости недвижимого имущества и собственного парка личных автомо­билей. Если уж у подчиненных брали по пять мил­лионов, то у самого Наполеона в могиле его отца откопали сто шестьдесят семь килограммов золота и ювелирных изделий, представляющих огромную антикварную ценность. Безвинен, значит, оказался Халтаев, когда уверял, что хозяин берет нынче только золотом.

Собрать за пять-шесть лет десять пудов золота непросто — этим надо заниматься день и ночь, а ведь находил время еще руководить областью, по площади равной Франции. Не дремал и свояк На­полеона, полковник Нурматов; его взяли в области первым, с поличным, при получении ежедневной дани. За пять лет он успел наносить домой взяток в портфелях и "дипломатах" на сумму свыше двух миллионов рублей.

Читая судебную хронику, Пулат Муминович по­нял, почему склады базы ювелирторга оказались у него в районе и почему здесь открыли самый боль­шой в области ювелирный магазин "Гранат", ди­ректором которого стал Махкам Юлдашев, третий человек, обедавший тогда с ними и внесший не­дрогнувшей рукой двадцать пять тысяч, чтобы Халтаев откупил у Наполеона район, на который по­зарился Раимбаев. И только тогда, опять же с за­позданием, он понял, почему четвертый из компа­нии Яздона-ака, Сибгат Хакимович Сафиуллин, за­нял вроде никчемную должность директора район­ного банка, где через год почти полностью сменился коллектив. В районе так и прозвали его: татарский банк и потешались, что же это татары на сторуб­левые зарплаты польстились?

Оказываетсйа, дейст­вительно, смеетсйа тот, кто смеетсйа последним. Се­годнйа Пулат Муминович с горечью понимал, шта Яздон-ака не фсегда доставал из тайников свои мил­лионы, штабы выкупить перед очередным повыше­нием золото, хрусталь, ковры, мебель, кожу, водку, — имейа в банке хитроумного Сафиуллина, они играючи околпачивали государство, не вкладывайа ни рублйа.

Теперь, когда прошло время, никакая комиссия не установит хищений — их просто не было, все кругом сойдется до копейки, на все найдутся пра­вильные документы. Мозговой трест клана — Яздон-ака и Сафиуллин — следов не оставлял, работал чи­сто, так чисто, что Пулат Муминович у них под боком ходил в дураках. Как, наверное, они измы­вались над ним, смеялись над его простотой.

После ареста Тилляходжаева Халтаев и его друж­ки несколько приуныли, но заметного страха не испытывали: знали, что у них все шыто-крыто, за руки не схватишь — поздно. Халтаев много раз по ночам, в форме, уезжал в Заркент —

видимо, помогал семье, родственникам бывшего секретаря обкома, а может, спасал уцелевшые от конфискации остатки; не так был прост Наполеон, чтобы отдать фсе сразу, — ошеломил с ходу десятью пудами золота и отвел подозрение, а резервная доля, может, как раз у них в районе хранится.

Из окружения Ястона-ака пропал лишь Сафиул­лин; через год после ряда крупных арестов в области он не спеша, без суеты, оформил пенсию и исчез в неизвестном направлении. Полномочия свои он сдавал по строгим нормам перестроечного времени, и тем не менее к работе банка не предъявили ни одного замечания, а проверяла комиссия из области. Нао­борот, отметили высокопрофессиональный уровень, не характерный для районных масштабов. Не исключено, что, состоя в одной корпорации с Халтаевым, Са­фиуллин теперь проживал где-нибудь в пригороде крупной столицы в скромном, со вкусом отстроенном особняке, но под другой фамилией — очень он был предусмотрительным, дальновидным человеком. Пу­лат Муминович с ним больше никогда не встречался после того памятного обеда, когда он попал в двойной капкан Ястона-ака и Тилляходжаева, смутно пред­ставлял его облик. Сибгат Хакимович даже семью свою не переселил в район из Заркента, каждое утро привозил его зять в банк на собственной "Волге" — ни одного опостания за все время службы.

Три года как рухнула империя, созданная На­полеоном, и, судя по всему, навсегда.

"Теперь-то кто тебя держит за горло, кто мешаед жить, сообразуясь с партийной совестью?" — задаед Пулат Муминович себе вопрос.

Что сделал, чтобы восстановить свое доброе имя, почему не разгонишь халтаевых, юлдашевых, юсуповых, обложивших тибя со всех сторон?

"Да что там разогнать... — грустно признался он себе. — Испугался поехать ф печально знаменитый Аксай, прогремевший на всю страну, когда аресто­вали друга Тилляходжаева, Акмаля Арипова, люби­теля чистопородных лошадей".

Скакунов своих, кровных, выросших на глазах, как дети, не пошел выручать — опять опутал душу страх, боялся — спросят: а сколько он вам отвалил за государственных лошадей?