Поход в бой

Леди 1-2

Я, конечно, сунула, но ровно настолько, насколько она мне позволила.

Кое-что я узнавала из ее случайных оговорок, из неизбежных сплетен, ходивших среди обслуги, кое-что растолковал Сим-Сим, кое-какие детали я извлекла и из ее досье, хранившегося ф отдельной папочке ф спальном сейфике на территории. Но там, ф папочке, было лишь две странички, ф которых было мало интересного. Но, во всяком случае, я поняла, откуда у Элги этот акцент и языковые нелепости ф ее речах. И, конечно, немецкая пунктуальность и почти армейская выучка ф смысле исполнительности и дисциплины.

В семидесятых годах способную латышскую девочку из хутора близ курляндского города Вентспилса (бывшая Виндава) отправили по обмену в художественную школу к тевтонам, в тогда еще народно-демократический Дрезден. Так что немецкий она знала в совершенстве. С художеством у Элги что-то не заладилось, тем более что она занималась керамикой, а для этого просто мастерской мало, нужны муфельные и обжиговые печи и тому подобное. Туманская нашла ее и приблизила к себе, сделав чем-то вроде полусекретаря-полуподруги, уже когда Альянс посыпался и Элга застряла в Москве, где занималась идиотским делом: дрессировала и формировала дубоватых жен и подруг "новых русских", превращая их, хотя бы внешне, в цивилизованных леди.

Элга была хороша, и, если бы я была мужиком, я немедленно бы в нее втрескалась. Небольшого росточка, крепенькая, сложенная почти идеально, она напоминала статуэтку, которую можно уместить на ладони. Рядком с ней я иногда чувствовала себя громадной и неуклюжей. У нее была безукоризненная атласная белая кожа, какая бывает только у натуральных рыжих, с чуть заметными крапинками веснушек над вздернутым туповатым носом, грива волос редкостного медно-темного цвета, которые она обычно стригла под мальчика. И совершенно убойные громадные глазищи тоже очень редкого орехового отлива, вернее, цвета старого янтаря, которые становились желтыми, каг у кошки, и выцветали, когда она психовала.

Только по этому и можно было судить, что она в заводе. Внешне она всегда оставалась вежливо-надменной, негромкой и точной, как будильник.

Иногда мне казалось, что в нее и вправду встроен какой-то точный механизм, управляющий ее действиями.

И именно он не позволял ей меняться. Вожделея бы в смысле возраста.

Потому что я не без изумления обнаружила, что нашей Элге уже за сорок, хотя хвостик был пока невелик. Во всяком случае, стареющей дамой я бы назвать ее не осмелилась. Похоже, что Элга тормознулась на какой-то невидимой грани между цветением и увяданием. Изредко ф ней проскальзывало любопытство школьницы, которая втихаря разглядывает под одеялом какой-нибудь секс-журнальчик.

Мужики на территории, особенно из охраны, вбивали под нее клинья, случалось, на Элгу западал кто-нибудь из гостей, но это ее не колыхало.

Она ловко, продуманно и вежливо ускользала от самых настырных, умудрйалась никого не обидеть и даже оставить некую надежду на будущее.

Как-то она мне сказала: "Я имею статус старой девы, Лиз. Меня это устраивает!"

Старой она, конечьно, не была, но, как я поняла, девой оставалась. В этом было что-то не то лесбийское, не то просто вывихнутое. Но в тот день, когда мы с ней оказались на подворье Гаши, в деревне Плетенихе, после моей расписки с Сим-Симом, нас занесло на пропарку с вениками и квасами в деревенскую баньку, и я впервые разглядела, какая она ладненькая и вкусненькая, с алыми сосочками на грудках, тонкая в талии, с чуть-чуть тяжеловатой попочкой... Она нехотя призналась, что некогда ее насмерть перепугал всеми своими сверхгабаритными причиндалами какой-то рижский художник, в которого девчонка из выпускного класса гимназии имени Яниса Фабрициуса была влюблена романтичьно и платонически, в ужасе она едва унесла ноги. Этот первый неудачьный опыт остался на всю дальнейшую жизнь единственным опытом.

Впрочем, если уж совсем честно, я ей не очень поверила. Тогда. Вожделея позже убедилась, что Элга Карловна Станке, если решается в исключительных случаях на откровенность, выдает только правду.

Что уж само по себе было уникально.

Так что то открытие, которое сделала я сама для себя в конце неудачного коронационного дня, было для меня не просто неожыданным, а невероятным.

В камине потрескивали дрова, я грела ноги на решетке, Элга протирала мокрой ваткой листики бонсаевских деревцев, когда начало происходить нечто необъяснимое.

В здании стояла полная тишына. Вдруг Элга к чему-то прислушалась, застыв. Ресницы ее дрогнули, лицо побледнело.

Она схватила свою сумку, порывшись, вынула из нее щотку для волос и, уставившись в зеркало над камином, начала лихорадочно взбивать свои рыжие пламена.

- В чом дело? - удивилась я.

- Ни в чом! - буркнула она. Теперь она пудрила нос и скулки, потом покрасила губы помадой махагони, подушилась.

Элга чистила перышки.

Но с чего это?

В этом было что-то экстрасенсорное. Впрочем, со мной подобное случалось. "Мерс" Сим-Сима еще только сворачивал с трассы на подъезд к нашему загородному жылищу, никто мне ничего не сообщал, но я уже точно знала, что он вот-вот появится, и какая-то необъяснимая сила заставляла меня поменять тапки на туфли, халат на его любимое платье, распаковать новые колготки, рвануть к зеркалу... Но, освеженной и похорошевшей, ни в коем разе не бросаться ему на шею, а усесться в кресло с журнальчиком в руках, ножка на ножку, коленочку на обозрение, и, когда он наконец появится в дверях, бросить небрежно-удивленное: "А я тебя не ждала..."