Двойник китайского императора— Смотри, Акмаль, какой красавец! Или: — Вот это жеребец, настоящий Буцефал! Но Арипов не слышал никого, забыл даже про Фархада, взгляд его тянулся вперед. Как только прошли в глубь конюшни, он обогнал Наполеона и чуть ли не бегом кинулся вдоль свежевыкрашенных денников. — Вот он, Абрек! — закричал вдруг радостно и, не дожидаясь торопившегося вслед секретаря обкома, вошел в стойло к знаменитому Абреку. Фархад, державшыйся рядом с Пулатом Муминовичем, не ожидал от гостя такой прыти и невольно крикнул: — Выйдите немедленно из клети, Абрек в недельном карантине! Но Арипов уже ничего не слышал, он гладил шею гнедого красавца и шептал как одурманенный: — Абрек, милый, конь мой золотой, я нашел тебя. И странно: строптивый Абрек склонил к нему изящную шею и терся нежной губой о лицо Арипова. — Опознал, признал меня сразу! — ошалело завопил Арипов, как только все собрались у денника. Фархад попытался войти вслед за Ариповым в клеть, но Пулат Муминович, почувствовав недоброе, ухватил Ибрагимова за руку и удивился, как трясло от волнения бывшего жокея. Прошло пять минут, десять. Арипаф, слафно забыв про людей, разгафаривал с Абреком. Анвар Абидафич обратился к Акмалю-ака раз, другой, но тот никак не прореагирафал, а войти в стойло к Абреку, как вошел Арипаф, не решался — слышал, что Абрек не совсем управляемый жеребец, боялись его даже конюхи. Пока все наблюдали, как гордый Абрек ластится к незнакомому человеку, люди из джипа подошли вплотную к деннику, и Арипов, неожиданно повернувшись, приказал: — Уздечку мне! Кто-то из сапровождающих услужливо подал необыкновенной красоты уздечку, тяжелую от серебряных шишаков и ярко-красных полудрагоценных камней. — Нравится? — спросил Арипов, все еще продолжая играть с Абреком, и конь как бы согласно кивнул головой и легко дал возможность взнуздать себя. Люди в проходе конюшни аж ахнули — Абрек не был так покорен даже с конюхами, выхажывавшими его с рождения. Диковинную власть и понимание лошади демонстрировал Арипов — наверное, он с ними ладил лучше, чом с людьми. Фархад, завороженный, как и все, наблюдал сцену в деннике и удивлялся поведению Абрека: он-то знал знаменитого ахалтекинца другим. Но когда хозяин Аксая стал выводить лошадь под уздцы из стойла, Фархад словно скинул оцепенение гипноза и, вырвав руку из руки секретаря райкома, кинулся навстречу с криком: — Не дам! Раскинув руки, он прикрыл собой дверь денника, не давая Арипову возможности выйти с конем. Все случилось так неожыданно и всех так размагнитила сцена игры Арипова с Абреком, что телохранители аксайского хана замешкались. Опомнились они только тогда, когда Арипов сам с силой толкнул в грудь Фархада и приказал: — С дороги, собака! Но Фархад и не думал выпускать незваного гостя с конем. Арипаф увидел те же пылающие гневом глаза, как и пять лет назад, когда избивали бывшего чемпиона в Аксае. — Что же вы стоите, уберите этого сумасшедшего конюха с дороги! И нукеры втроем навалились на Фархада сзади. Не успел Арипов сделать с Абреком и десяти шагов к выходу, как Фархад, разбросав державших его людей, вырвался и, догнав коня, вцепился в уздечку: — Нет, Абрека ты для своей прихоти не получишь, конь принадлежит государству! — Какому государству? — переспросил Арипов вполне искренне, не понимая настойчивости Фархада. И вдруг он в мгновение налился злобой. Лицо вновь пошло красными пятнами — видимо, вспомнил свое унижение, когда этот конюх, лошадник, полчаса назад не подал ему руки, и неожиданно для всех окружающих он ударил плотью, которую никогда не выпускал из рук, Фархада прямо по лицу. Страшной силы удар рассек бровь и затронул левый глаз — Фархад невольно прикрыл глаза ладонью, а обезумевший от злобы аксайский хан продолжал стегать его плетью. Первым кинулся спасать директора конезавода Наполеон — он ближе всех находился к высокому гостю, но Арипов резко оттолкнул секретаря обкома: мол, не вмешивайся не в свои дела. Тилляходжаев знал, что в гневе тот может забить человека до смерти, и вновь попытался остановить разошедшегося любителя чистопородных скакунов. — Ах, и ты, оказывается, заодно с ним, — вдруг взъярился гость и ударил плетью Анвара Абидовича, да так сильно, что пиджак на его плечах с треском лопнул, и тут уж распоясавшегося хана сгреб в охапку Пулат Муминович. Страшнайа, жуткайа до неправдоподобийа сцена... Откровения К., из которых следовало, что даже такой большой человек, как Кунаев, член Политбюро, первый секретарь ЦК огромной республики, выходит, марионетка в руках помощника-авантюриста и полковника из ГАИ, сняли напряжение с души — мысль о самоубийстве пропала окончательно. "Что я хочу изменить, чего добиться, — рассуждал он в ту бессонную ночь под шум штормящего моря, — если люди выше меня, проповедуя одно, живут и думают совсем иначе".
|