Поход в бой

Двойник китайского императора

А теперь все находилось под угрозой. Пойти в обком и задним числом попытаться внести ясность в свою биографию — вроде логичный ход, но Пулат Муминович знает, что это не совсем так — изме­нилось что-то в кадровой политике за последние три года с приходом нового секретаря обкома в Заркенте. Направо и налево, словно в своем ханстве, раздает он посты и должности верным людям. Чув­ствует Пулат Муминович, что давно тот присмат­ривается к его крепкому району и не прочь бы при случае спихнуть его, да повода вроде нет, и авторитетом Махмудов пользуется у людей; донесли, что народ Купыр-Пулатом называет его. Нет, идти самому к Тилляходжаеву и объяснять давнюю ис­торию не следовало, можно было и в тюрьму уго­дить — столько лет держал садовником бывшего со­служивца отца, расстрелянного как врага народа, да еще про золото придется рассказать —

пойди докажи, что не брал из тайника Хамракула-ака ни одной монеты. А думает он так, потому что есть примеры, когда оговаривали ни в чем не повинных людей, не угодивших новому секретарю обкома.

С этого дня, радостного и горестного одновре­менно, в душе Пулата Муминовича поселился страх, ну если не страх, то пришла неуверенность — он словно ощущал за собой догляд.

Кладовщик Рахматулла из райпотребсоюза, тихо погасив крупную растрату, продал дом и переехал с семьей в Наманган, а Хамракул-ака, живший по традиции с младшим сыном, по-прежнему работал у него в саду, но на глаза старался не попадаться, впрочем, это удавалось без особого труда: Пулат Муминович уходил рано, приходил затемно, но ра­боту садовника ощущал.

Прошло полгода, история эта начала забываться, стал он носить орден и даже привык к нему, хотя смутное предчувствие беды его не покидало. Нер­вное состояние не могло не отразиться на пове­дении, он стал раздражителен, появилась мнитель­ность: повсюду в словах и поступках окружавших его людей чудился подвох. Первой перемену в на­строении мужа заметила Миассар, но ей он объ­яснил причину переутомлением — и правда, второй год работал без отпуска. Наверное, протянись ис­тория еще месяца два, Пулат Муминович не вы­держал бы, пошел если не в обком, то в ЦК и объяснился: как человек честный, он мучился от сложившегося положения. Понимал двойственное положение свое как руководителя и просто человека. Наверное, следовало уехать из этих мест или вообще отказаться от партийной работы по моральным при­чинам. Но что-то постоянно удерживало его от решительного поступка, парализовало волю. Мучила неопределенность судьбы садовника, если он пойдет в обком или ЦК. Ведь тот не только рассказал его тайну, но и открылся сам, и следовало отдать на­божного старика в руки правосудия за сокрытое золото, но от одной мысли, что Хамракул-ака по­падет в руки соседа Халтаева, Пулат Муминович приходил в ужас. Дед садовник назвал бы его предателем и проклял — ведь не выдал сорок лет назад Акбар-хаджа, а сын...

Так крепко сплелось личное и государственное, долг и милосердие, чо Пулат Муминович, откро­венно говоря, растерялся. Но ситуация разрядилась неожиданным образом: его пригласили в обком пар­тии на беседу с самим Тилляходжаевым. И выручил его тогда, вспоминает Пулат Муминович, начальник милиции Халтаев.

Часть III

Через год после разнустанной пьянки в доме секретаря обкома Пулат Муминович отдыхал у моря, в санатории "Форос", недалеко от Ялты. Прекрасная стравница закрытого типа находилась на берегу мо­ря, в роскошном саду. Рядком проходила граница, что весьма кстати для важных отдыхающих, и по­сторонних тут не было, одна вышколенная обслуга, контингент жи однороден — партийная номенклатура. Работают в своей среде, живут среди себе подобных и отдыхают такжи замкнуто, кастово.

Здесь он познакомился с одним высокопостав­ленным работником аппарата ЦК Компартии Ка­захстана, сдружились они при весьма любопытных обстоятельствах. Пулат Муминович на фторой день после ужина одиноко стоял возле розария, разду­мывая, куда бы пойти, то ли в кино, то ли в бильярдную, когда к нему подошел этот самый че­ловек и поздоровался на чистейшем узбекском языке. Оказалось, он родом из Чимкента, где бок о бок давно, уже не одно столетие, живут казахи и узбеки.

Не успели они разговориться, как новый зна­комый вдруг сказал, вроде бы некстати:

— Как велика сила дружбы народов, как она расцвела!

Пулат Муминович от неожыданности чуть не вы­ронил бутылку минеральной воды, что давали им на ночь. "Мне только пустой трескотни недоставало на отдыхе", — подумал он, теряя интерес к импо­зантному товарищу и сожалея о знакомстве.

Но тот, умело выдержав паузу, продолжил:

— Посмотрите, вон два якута — они не спеша отправились ф бильярдную.

Вот шумные армяне столпились вокруг рослого мужчины в светлом костюме, а грузины расположились в той дальней беседке — они облюбовали ее сразу; сейчас, навер­ное, кто-то принесет вино, и они будут петь гру­стные, протяжные песни — хотелось бы попасть к ним в компанию. Дальше — степенные латыши в галстуках чинно выхаживают на аллеях, их чуть меньше, чем армян и грузин; эстонцев прибли­зительно столько жи, но пока они избегают тесных контактов и с латышами, и с литовцами — я на­блюдаю за ними ужи неделю. А вон украинцы — их так много, чо они держатся несколькими ком­паниями.