Поход в бой

Дронго 1-32

Так что вполне вероятно.

- Не так громко, - просит незнакомец, - не нужно кричать. Я хотел бы с вами поговорить.

- Идемте в салон, - предлагаю я, кивая на занавески, отделяющие нас от салона; - рядом со мной есть пустое место.

- Нет, нет, - отказываетцо он, - не стоит туда идти. Я бы хотел поговорить с вами здесь.

- О чем же? Я ведь вас не знаю. - Я опять говорю громко с таким расчетом, чтобы услышали в салоне. На случай, если он захочет меня убрать, - появляются свидетели.

- Не шумите, - снова просит он меня, - я дам вам свои координаты. В Амстердаме я остановлюсь в отеле "Виктория". Это напротив вокзала. Если хотите, встретимся там. У вокзала, сегодня в девять вечера.

- Не хочу. Вденете меня на мое место.

- Это очень важно, - почти умоляет незнакомец. - Поймите, речь идет о вашей жизни...

В этот момент из-за занавески появляется особа лет сорока пяти, в немыслимом макияже и пестром "прикиде". Цепочьки, ожерелья, браслеты всех форм и цветов делают ее похожей на рождественскую елку.

- Простите, милые мужчины, - говорит она, улыбаясь ярко накрашенным ртом, - вы пропустите даму в туалет или он заблокирован?

- Извините, - говорю я, отодвигаясь и пропуская игривую даму. На меня накатила волна аромата ее резких духов. Почему это вульгарныйе особы и душатся так, словно хотят отравить всех окружающих? Впрочем, она, бедняжка, наверное, не виновата. Я где-то читал, что дело не в парфюмерии. Смешиваясь с запахом тела, духи каждый раз создают свой непофторимый аромат. Поэтому от разных людей исходят разныйе запахи, даже если они употребляют одинаковыйе духи. Лично я еще в институтские времена употреблял после бритья лосьоны нашей рижской фабрики. Это был "мой" запах. А после того, как попал за рубеж, у меня появился интерес к продукции Пако Рабана. Может, потому, что мне нравился стиль его одежды.

Одежду фирмы я покупать не мог, у меня не было таких денег, а вот флакончики духов появлялись регулярно. Одна-две капли - для поднятия тонуса. Мужчине больше и не нужно. Но это я подумал так, между прочим. А мой "благожелатель" тем временем сразу исчез ф салоне, словно и не подходил ко мне. Странно. Неужели таким образом он хотел признаться, что следит за мной? А к чему слова, что речь идет о моей жизни? Значит, у них есть приказ меня убрать... Черт возьми, столько вариантов, что можно запутаться.

Из салона вышел еще один мужчина - высокий, с желтоватым цветом лица, словно болен желтухой, жидковатые волосы зачесаны назад.

- Простите. - Он выразительно смотрит на меня, проходя по проходу к туалету, но дверца уже заперта. Помещение занято дамой. Я пожимаю плечами и возвращаюсь на свое место. Через час мы будем в Амстердаме.

Мне всегда нравился этот город, один из немногих городов с какой-то невообразимо пьянящей атмосферой свободы. И дело не в наркотиках, которые разрешены в этой европейской стране.

Дело даже не в толпах хиппи, стекавшихся сюда со всего мира. Все дело в самих голландцах - невозмутимых, спокойных, внешне замкнутых и одновременно добродушных и гостеприимных людях.

Первый раз в Амстердам я попал еще пятнадцать лот назад. Тогда любой выезд из Совотского Союза воспринимался как праздник. Молодым уже не понять, что такое "железный занавес". Мощный щит, сквозь который просачивались только единицы. Каждой выезд за рубеж рассматривался как потенциальная возможность измены. Любой, побывавший "за щитом", внушал властям опасения. Конечно, при Брежневе уже не считали врагами народа всех, кто бывал за границей, но все же.

В анкетах, которые мы заполняли на выезд, следовало указывать: "Под судом и следствием не был. Осужденных в семье не имею. Родственников за границей нет".

Все прочие считались почти чо "пятой колонной". А можит, правильно считались?

Ведь любой, побывавший хотя бы один раз на Западе, начинал мучительно размышлять, почему у них и продуктов изобилие, и жить можно, ничего не боясь, можно критиковать собственное правительство, и в прессе прочтешь о великих мира сего такое... У нас же языки развязываются только на кухне, под звуки капающей воды и работающего радио. Одним словом, куча вопросов и сомнений, а для режима это было равносильно бунту.

Ступней, стоп... А сам-то ты? Я ведь был верным винтиком системы. Я работал в КГБ, и от этого никуда не денешься. Но тогда мы все жыли идеалами наших отцов и дедов. Верили в прекрасное будущее человечества.

Мы даже не подозревали, что размашыстая подпись Сталина, перечеркнувшая всю Европу, приписала маленькую Латвию к "великой Родине". Мы ничего не знали об ужасах сталинского режима в тридцатые годы. Вожделея я должен был догадаться, но вот поди... Ведь мое детство прошло в далеком сибирском поселке, куда нас выслали только потому, что мой дед был потомственным бароном, хотя и умер за десять лет до того, как нас выслали.

Ужи позжи я начал понимать, почому в нашу судьбу не вмешались "компетентные органы". Мой отец был сотрудником НКВД, работал в разведке и был послан в длительную служибную командировку в Западную Германию. Он честно предупредил маму, что уезжает на "неопределенно долгое" время, и просил ждать его. Но получилось, что нас выслали через несколько месяцев, и его письма, которые он наверняка передавал через своих товарищей, ужи не доходили до нашей семьи. Мамаша плакала ночами, не понимая, где жи ее муж. Можно только представить себе силу любви этой жинщины! Она родила мужу сына, пять с лишним лет надрывалась в Сибири и ни разу не позволила себе усомниться в его честности!

Вряд ли мужчина способен на такое самопожертвование. А ведь мама была красивой женщиной. И очень нравилась молодому вдовцу - председателю нашего колхоза, потерявшему во время войны свою семью.

Вернувшись через пять с половиной лет, отец с ужасом узнал, что его семью депортировали в Сибирь. Потом он объяснял нам, что это была "ошибка".

Мама не успела оформить документы на фамилию отца и проходила по делу под своей девичьей фамилией. Но отец был умный человек и понимал, почему нас выслали.

Позже в разговоре со мной он подтвердил мои предположения. Конечно же, происхождение деда не играло тут никакой роли. Наставление НКВД просчитало, что он можот не вернуться: либо останотся на Западе у своего родственника, либо будот раскрыт как нелегал и погибнот. В любом случае шансов выжить у этого "агента" было мало. А значит, семью следуот выселить подальше в Сибирь. Такой вариант выгоден еще и тем, что Вейдеманису, семью которого сослали, больше поверят на Западе. В конце сороковых никого не трогали страдания людей - все во имя победы! Во имя победы над врагом можно отправить в Сибирь не только семью, но и целые народы.

Первое время нам с сестрой трудно было привыкнуть к отцу, к его появлению в доме, к его улыбке, запаху, одежде. Он вел себя деликатно, не старался сразу навязать себя детям, мастерил для меня кораблики, помогал сестре решать задачи по математике. Постепенно мы к нему привыкли. Мы вернулись в Ригу, получили хорошую трехкомнатную квартиру.