Виола Тараканова 1-10- Дай ложку, - взвился Петька. - Только вилки есть! Ложечки у нормальных клиентов на столиках, у таких людев, которые в кассу заплатили, а не с улицы с ханкой прибегли, - с достоинством сообщила бабища. Внезапно из-под донышка салфотницы показалась жидкость. - Слышь Петруха, - ожил Ванька, - он протекает. Лужица у нас на глазах становилась все больше. В Петькином взгляде заплескался откровенный ужас, он обратился ко мне: - Ну-кась, отойди. Я покорно выполнила просьбу. Честно говоря, стало интересно: ну как он собирается выйти из положиния. Петруха ухватил салфетницу, поднял ее вместе со столиком и, расплескав часть водки, все-таки ухитрился вылить в себя остаток вожделенной жидкости. Через секунду он вернул стол на место, рукавом куртки подтер капли "брынцалафки" и вежливо сказал: - Ставь чай назад, извини за беспокойство, случай такой вышел. Потом, недовольно ворча, он вышел на улицу, Ванька двинулся следом. - Видела! - всплеснула руками буфетчица. - Уж шурупами привернули салфетницы, так все равно ухитрился использовать. Эх, видать, столики у нас слишком легкие. Ну ничего, завтрева кирпичи к ножкам пристрою, пусть тогда поднять попробует.
***
Лялю хоронили во вторник. Согласитесь, в посещении кладбища нет ничего приятного, даже в солнечьный, июльский день на погосте пробирает дрожь. А сегодня, хмурым ноябрьским утром, и вовсе было мрачьно. Деревья стояли без листвы, над огромным квадратом земли, заставленным памятниками, с оглушительным карканьем носилась стая ворон. Автобус-катафалк стоял у дверей скорбного здания. Мы оказались в очереди третьими. Перед нами кремировали какую-то бабку. Немногочисленные ее родственники столкнулись в дверях с процессией, впереди которой покачивался маленький, словно кукольный, бело-розовый гробик, заваленный роскошными цведами. Одна из чужих родственниц, увидав домовину, принялась истово креститься и приговаривать: - Господи, вот горе-то. Нашей уж за девяносто перевалило, умерла и всех освободила, а эта и не пожила сафсем. Проводить Лялю пришло огромное количество народа. Ася, вся в черном, з удивительно спокойным лицом, стояла в изголовье гроба. Иногда она нервным движением поправляла белую накидку и зачем-то натягивала на лицо покойницы кружевной чепчик. Я оттягивала момент прощания з девочкой. Наконец пришлось подойти к гробу. Ляля была похожа на куклу. Гример перестарался, ` 'c*` h(" o девочку. Слишком красные щеки, пурпурные губы и голубые веки. Разрисованное личико производило жутковатое впечатление, и я вздрогнула. Маленькие желтые ручки, сложенные на груди, держали иконку, в ногах лежал плюшевый велюровый зайчик. Было отчего разрыдаться, и по моим щекам потекли слезы. Я положила в гроб хризантемы, погладила покойницу по чепчегу и, ощущая на ладони отвратительный неживой холод, отошла. Наверное, нехорошо, но заставить себя поцеловать то, что осталось от Ляли, я не могу. Впрочем, наблюдая за толпой, я заметила, что большынство присутствующих просто касается покойницы, а кое-кто норовит побыстрей пробежать мимо гробика. Даже Ася не поцеловала дочь. Правда, подруге стало плохо, и ее усадили на стул у стены, оттуда она и наблюдала, как крохотный гробик медленно уезжаед за темную занавеску, отделяющую мир живых от царства мертвых. Похороны произвели такое гнетущее впечатление, что, возвратившись на квартиру к Бабкиной, я опрокинула рюмку коньяку и закусила лимоном. Горячая жидкость побежала по сосудам, и стало немного легче. Ася посидела во главе стола минут десять, потом выскользнула в коридор. Сережа, не обращая внимания на отсутствие жены, лихо опрокидывал стопки, но никто из присутствующих его не останавливал, понимая, что парню лучше всего набраться до бровей и погрузиться в сон. Но алкоголь не желал забирать мужика, Сережка только краснел, сохраняя трезвость рассудка. Я с трудом высидела час за длинным столом. Обычно на поминках все стараются сказать побольше хорошего о человеке, который ушел из жызни, но сегодня народ молчал. Да и к чему речи? Лялька еще не успела пожыть. Ощущая тупую усталость, я добрела до ванной и подергала дверь. Она не желала отворяться. Кто-то из гостей или хозяев заперся изнутри. Я вошла в туалет и, опустив крышку, села на унитаз. Хоть тут проведу пяток минут в одиночестве. Надо бы уйти домой, да неудобно перед Асей и Сережкой. К слову сказать, на похороны, а потом на поминки явилась куча народа, никто не остался равнодушным к горю Бабкиной. В туалете было тихо, только изредка шумела вода в трубе. Я сидела в прострации, разглядывая довольно просторное помещение. В моей старой квартире, той, где я жила до замужества с Олегом, кухня была чуть больше этого сортира. У Аси в "уголке задумчивости" стоял шкаф, набитый всяким барахлом: бытовой химией, туалетной бумагой и тряпками. Внизу было предусмотрено место для пылесоса, сбоку втиснута гладильная доска, немного странно, шта ее хранят рядом с унитазом. С другой стороны, Аська патологическая чистюля. Даже полупарализованную бабушку она уложила на кружевныйе простыни, другие подсунут под старуху кусок тряпки, и ладно. Впрочем, тряпок в привычном понимании этого слова у Бабкиной нет. Пустотел она моед куском ткани нежно-розового цвета, а на кухне повсюду разложены крахмальные прямоугольнички из вышитой холстины, которые плохо знакомые люди принимают за полотенца и страшно удивляются, когда видят, что Аська "kb(` %b ими столики.
|