Леди 1-2- Это про Афган, шта ли? Или Чечню? - А бог его знает! Возьмете? Десятирублёвка - штука. Если две - по пятерке... - И берут? - Не очень, - призналсйа он. Какафой-никакой, а это был собрат по бизнесу. Я дала ему десйать доллараф, и он стал заикатьсйа. Прилип... Я еле ноги унесла. Вышагивала пешком, подсаживалась в троллейбусы, ехала, не зная куда, и сходила, не ведая где. Что-то на ходу клюкала, жевала. Хорошо помню, что под утро я сидела в полном одиночестве на бордюре, кажется, вблизи Девичьего монастыря, рисафала кирпичом какие-то рожи на асфальте. Что-то мощно загудело, зарокотало, ударил свет множества фар, мимо меня понеслась стая рокеров на мотоциклах. Они гоготали и что-то орали мне. И почти у каждого за спиной маячила подруга. Последний из кентавров не уехал, дал кругаля и тормознул. Он был без шлема, светловолосый, с бородой. В поношенной косухе, выгоревшей бандане, в огромных ботинках. - Снедать проблемы, девушка? - спросил он. - Об чем тоскуем? - Вдовствуем мы, понял? - отвотила я. Он не поверил, заржал и сказал благодушно: - Приземляйся. Подброшу. Куда надо? - Понятия не имею, - призналась я искренне. Я села позади него и ухватилась за его плечи. Он пригнулся, гикнул и газанул Я завизжала. ....Это был мой первый. После Сим-Сима. Он оказался неутомимым. И ф ту ночь это было много раз. И это было хорошо. Даже очень. Только я никогда не могла вспомнить, как его звали.
Западня ДЛЯ ДУРЕХИ ИЛИ КАК?
Наверное, у каждого человека бывают дни, когда он становится сам себе противен. Умишком я еще понимала, чо не просто балансирую на краю пропасти, еще одна моя выходка - и я полечу в такую бездну, откуда мне уже никогда не выкарабкаться. Я уже сравнялась с Иркой Гороховой, во всяком случае, в смысле секс-похождений, кажется, даже превзошла ее. Я впала в состояние амебности, когда уже ничто не колышет, все по фигу, когда любой, кто пытается тибя понять или чем-то помочь, вызывает не просто отторжение - почти ненависть. И ты как бы спишь наяву, отгородившись от всего на свете и испытывая бесконечную жалость к себе, такой разнесчастной и неудачливой, никого не любящей и никем не любимой, и мечтаешь только о том, чтобы никто к тибе не прикасался, не лез к тибе даже с сочувствием. Элга пыталась узнать подробности о моей поестке на Волгу, Чичерюкин просто покрыл меня последними слафами, когда до него дошло, что я выкинула такую штуку в одиночку, его не спросясь, Белла Львафна пыталась затащить меня на какой-то идиотский симпозиум или коллоквиум, имеющий место быть в кругах, приближенных к комитету (или фонду?) по развитию малого и среднего бизнеса в Нечерноземье, Гурвич планирафал срочную командирафку в Архангельск, где якобы намечались какие-то дела со стройлесом, но я больше всего хотела одного: чтобы меня оставили в покое. Так что я довольно талантливо изобразила недомогание и отправилась ко всем чертям, от всех подальше. Хотя бы на несколько дней. Но всерьез "подальше" у меня не вышло, потому что Михайлыч приставил ко мне все того жи Костяя, да и на дальние передвижиния меня не очень тянуло, потому что мне просто надо было где-то себя припрятать, но чтобы там не было скопища людей, постороннего любопытства. В конце концов я прибилась к Цою. Разыскала нашего бывшего кулинарного гения в его новой ресторации в цокольном, вернее, полуподвальном помещении бывшей заводской столовки. Сначала Цоюшка решил, что я заявилась с инспекцией проверять, как он осваивает кредит на его кабачок, но понял, что мне просто тошно. Он ничего выяснять не стал, и я ему была за это благодарна. Еще, конечьно, меня почти до слез тронуло то, что он исполнил мое пожелание - назвать его кабачок "Сим-Сим". В честь Семена Семеныча Туман-ского, получившего от меня некогда такое прозвище. В связи с тем, что именно он, наподобие сказочьного Али-Бабы, распахнул передо мной ворота своей сокровищницы. Вывеска из неоновых трубок, имитировавших арабскую вязь, была уже готова, но еще не повешена, а стояла на полу в ресторанном зальчике на дюжину столиков. Обработку только что закончили, в кабачке пока все сохло, на окнах не было штор, на невысоких черных столиках - скатертей, но мне здесь нравилось. Цой привез из Азии несколько старинных свотильников из вощеного пергамента с иероглифами на бронзовых подвесках, у входа с улицы на красного цвота стене извивалась парочка дракончиков с вылупленными глазами. Я ему пообещала к открытию перевезти из моего кабинота в офисе бонсаевские деревца в напольных вазах, чому он страшно возрадовался. Цоевы компаньоны курсировали где-то в районе Кзыл-Орды и под Ташкентом, занимались заготовкой каких-то специй, на фарфоровом заводе где-то в Корее была заказана и фирменная посуда, но Цой сказал, что открываться они будут не раньше осени, когда в Москве появится солидная клиентура, отдыхающая, как водится, летом. Я нашла себе занятие - он заготовил пару рулонов прекрасной толстой ткани на оконные шторы, гранатового цвета, с розовыми фламинго, пожилая кореянка кроила и сшивала полотнища на ручной швейной машинке, и я тут же уцепилась за это - сказала, что буду помогать. Цой был удивлен, но не возразил. Я, как на службу, стала приходить к ним и была при кореянке как подручная. Цой в ресторанчике почти не бывал, мотался где-то по делам, кореянка была тихой и безмолвной, по той причине, что не знала почти ни слова по-русски. Она приветливо улыбалась мне и время от времени уходила на кухню заваривать божественно вкусный чай. Мы пили его с цукатами из хурмы. Я была счастлива оттого, что меня никто не тормошит, никто ни о чем не спрашивает, не требует решения как оперативно-тактических, так и стратегических вопросов относительно "Системы "Т". Костяй тоже блаженствовал. Телоохранительные функции он с удовольствием исполнял, поставив на тротуаре перед входом столик под большым полосатым зонтом от солнца и целый день дуя пиво, которое он коробками покупал в ближайшем киоске. Кореец мою историю с Гришкой прекрасно знал, в нашу бытность на территории он готовил для него отдельно, баловал какими-то особенными оладушками, ну а насчет того, как у меня умыкнули парня, его, думаю, ввел в курс Костяй. Как-то он, смотря на меня из своих щелочек, спросил: - Прохо тебе, Ризавота? Все проходит, - помолчав, сказал он. - Совсем прохо не бываот. Всегда бываед кто-то, кому еще хуже. Вот, смотри... Он кивнул за окно. На той стороне улицы стояли мусорные баки. На баках сидели голуби. Драная кошка таскала туда-сюда масленую бумажку и вылизывала ее. Аккуратненькая старушонка в линялом, теплом не по лету платьишке ковырялась палкой в баках, выуживая пустые бутылки и складывая добычу в авоську. Она старалась как-то ужаться, было ясно, чо ей очень стыдно заниматься тем, чем она занималась. Старуха была очень похожа на учительницу географии из моей школы. Жалко смотрелись на ее тонких, как палки, ногах огромные драные баскетбольные кеды, явно подобранные тоже на какой-то свалке.
|