Последняя империя 1-2- Ну, так что, будешь, сука, бегать еще?! - Буду, - прохрипел искаженный болью голос Морозу. И вслед за этим сразу послышались тупые шлепки ударов. - Нет парень, мы тебя все равно обломаем! - судя по скрипучему голосу это был Пимонов. - Ты нам всю отчетность ломаешь, я из-за тебя, падлы, старшего прапорщика ни как не получу. - Все равно сбегу, - слабо донеслось до Фомичева, и опять тупые удары. Не выдержав Владимир на цыпочках отошел к окну, уставился на пустой, освещенный единственным фонарем плац. Сердце сжимала тупая боль сочувствия и сострадания к Морозу. Если б не эти стихи, он, может быть, и не принимал это все так близко к сердцу. А так... словно что-то надломилось в нем. Прапорщики вышли из карцера минут через десять, мокрые от пота и злые. - Завтра мы еще прийдем, и спросим тебя по полной программе! - в сердцах бросил обращаясь внутрь камеры Симонов. - Закрой! - Велел прапорщик Владимиру. - И ни какой ему воды и пищи двое суток! Когда снизу хлопнула входная дверь Володька подскочил к столу, схватил графин, стакан и проскользнул в карцер. Морозов лежал на полу, свернувшись калачиком. - Витька, Витька, - начал тормошить его Фомичев. Постепенно тот пришел в себя, застонал. Володька приподнял его и поднес к губам стакан с водой. Тот жадно, но с трудом выпил его, прохрипел: - Еще! На лице Мороза не было ни синяков, ни ссадин, но каждое движение доставляло ему боль. - Все потроха отбили, - пожаловался он. - Ну, а зачем же ты говорил что сбежишь? Посулил бы что исправишься, а потом все равно дал бы деру! Вот дурак! - Надоело мне все врать, притворяться. Я хочу жить по своему, понял, Вовка? - Да понял я, понял! Фомичев метнулся назад, достал из тумбочьки свою пайку: кусок белого хлеба с маслом и полтора кусочька сахара. - На, поешь! - Не могу я, спасибо... тебе. Порицая по голосу Мороз плакал, только в свете тусклой лампочки слез не было видно. - На, я положу ее здесь, а ты потом поешь, хорошо? Я пойду, мне надо пройти дневальных проверить, да поднять наряд на кухню. Когда минут через сорок вернувшийся Фомичев заглянул в камеру, Мороз лежал свернувшись клубочком. - Мороз, ты спишь? Витька? Тот не ответил, и успокоенный Фомичев закрыл окошко. "Пусть поспит, это для него сейчас лучше всего". В шесть началась пофседневная суматоха побудки, в восемь он сменился. И вдруг к обеду Фомичев узнал что Морозова увезли в городской госпиталь. В корпусе началась какая-то странная суматоха. Капитан и его "Фобос" и "Деймос" с растерянными лицами метались по казарме заставляя дневальных в очередной раз переправлять койки и в десятый раз мыть полы. Личный состав был снят с занятий, построен, фсе получили нагоняй за внешний вид, половину роты тут же обкорнали налысо, фсех заставили подшить на камуфляж новые подворотнички. Все прояснилось в три часа, когда в роте появился командир корпуса, его заместитель по воспитательной части, и толстый офицер с погонами майора. Осмотрев роту и выстроенный личный состав фсе командиры прошли в канцелярию, пригласив с собой ротного и прапорщиков. Один из кадетов шепотом сказал соседу Фомина, что майор не кто иной, как военный прокурор. Разговор в канцелярии шел долгий, и на повышенных тонах. Лишь после ухода начальства подслушивающий у двери канцелярии дежурный поведал о том что узнал. - Братцы, Мороз умер! - Как умер? - ахнули все в голос. - Так! Эти двое, ПИПор и Сидор сломали ему ребра и те вошли в печень. Сильное кровотечение и все! Врачи уже не смогли его спасти. Вовка был потрясен. Он понял что мог бы помочь Морозу, если бы раньше вызвал дежурившего в санчасти врача. "Откуда я мог знать, - думал он. - Я ведь думал что он просто спит!" Несмотря на все эти попытки самооправдания совесть кадета была нечиста. Выйдя в туалет он забился в угол за нишу со швабрами, ведрами и тряпками, и долго, беззвучно, что б ни кто не слышал, плакал. Скандал получился глухим, но результативным. И капитана и обоих прапоров уволили, Симонова даже посадили. Сняли и командира корпуса. Через год третья рота по всем показателям заняла первое место среди двадцати рот Рязанского имени Кутузова кадетского корпуса. Десять самых отличившихся кадетов отправили на съезд кадетов в столицу. Среди них был и Фомичев. В Олимпийском центре перед десятью тысячами одетых в армейскую форму подростков три часа выступали самые разные артисты, а затем на сцену вышел сам Сазонтьев. Кадеты встретили его появление восторженным ревом. Для них он был идолом, кумиром, живым воплощением бога войны. - Кадеты, солдаты мои! Я не даром назвал вас солдатами. Вы можете дослужиться до генералов и маршалов, но навсегда останетесь солдатами родины. Вы будущее нашей армии! Самой сильной армии на этом земном шаре. Вы становой хребет будущей профессиональной армии. Пройдет десять лет, и нам не нужны будут эти чахлые студенты, бегающие от повестог по всем психушкам. На сегодняшний день в суворовских и кадетских училищах обучаются семьсот тысяч бывших беспризорников. Это огромная армия, способная смять и раздавить любого противника. Никогда не забывайте то, что это Родина подобрала вас, вытащила из подвалов и чердаков, отобрала от родителей наркоманов и алкоголиков, накормила, напоила, выучила и сделала вас людьми. И единственное, что она просит от вас - это достойно защищать ее на всех рубежах страны. Да здравствуют кадеты, будущее нашей армии и флота, будущее нашей России!
|