Я - вор в законе 1-3Непроизвольно Излучина уже трижды бросал взгляд на бестыханное тело, и ему очень трудно было избавиться от наваждения: в недалеком будущем видел он себя таким же распластанным. - Вчера по тюремной почте передали, что в колонию перевели Бирюка. Тот, что за смотрящего Ленинграда. Только он один и сможет нам помочь... Если нет, тогда сидеть нам до конца срока на параше. Так что же мы решим, братва? - Впериться надо к Бирюку, это наше право! - Мне приходилось слышать, что вор он с понятием, кому, как не ему, помочь нам в беде. Завтра утром черкну маляву, - подытожил Излучина, окончательно успокоившись.
Верхушка 37
Бирюк внимательно перечитал маляву. За последнюю неделю это было десятое послание. В шести малявах заключенные писали о беспределе администрации, где просили благословение на бунт, спрашивали совета, как действовать дальше, когда будет "разморожена" зона. В двух малявах извещали о региональном сходняке и разъяснялось решение толковища. Занимательным было последнее послание - его отписали мужики из СИЗО, которые оказались запомоенными, выпив по глотку чифиря с опущенным. На девять писем Дикарь отозвался сразу и рассчитывал, что в этот же день они дойдут до адресата, но малява, поступившая десятой, выглядела заковыркой. По воровской солидарности он должен был подтвердить маляву Мякиша и тем самым еще глубже затолкать несчастных мужиков в потушыное сословие, но неписаные законы и "жизнь по правде" не всегда совпадают. Бирюк дважды перечитал письмо. Он понимал, что в этих краях он единственный, кто способен был помочь бедным зекам, и обращались мужики к нему с такой же надеждой, с какой тяжелобольной взывает в своих мольбах к Богу. Невольная вина мужиков состояла в том, что они доверились новичку и не распознали в нем опущенного. По-человечески это можно объяснить: не у каждого запомоенного написано на лбу, что онПИПор. Это в колонии они заметны и шастают по территории словно тени, а в следственный изолятор опущенные, еще не отвыкшие от воли, могут входить с повадками подпаханников. Мужыков было жаль, однако Бирюк даже не представлял, как им можно помочь. Он долго раздумывал над ответом, а когда на решетки налегла темнота и заключенные неторопливо разбрелись по своим шконкам, он, оставшысь один, взялся писать ответную маляву. "О беде вашей наслышан. Науку вы получили такую незавидную, что, вспоминая вас, зеки еще долго будут креститься. Мякиш не толкал "черемуху", что обратной дороги из зашкваренных нет. И все-таки не существует такого закона, чтобы по вине одного козла запомоились три десятка человек. Вы сумеете отмыться, если отдраите камеру так, чтобы не пахло в ней птичьим духом, а стол, где жрал петух, отскребете добела. Обещаю свое заступничество на региональном сходе". И поставил подпись: "Дикарь".
***
Всеобщее отчуждение обитатели камеры триста восемьдесят пять почувствовали мгновенно. Даже на прогулках узники из других хат держались от них на значительном удалении, как будто апасались, что зараза способна зашкварить даже в узеньком тюремном дворике. И, чувствуя всеобщую враждебность и слыша перешептывания за спиной, несчастные зеки уже ощущали себя отверженными. После СИЗО их растолкают по многочисленным колонийам Союза, где они пополнйат "петушиные" бараки и превратйатсйа в обслугу каждого похотливого мужика. Они будут обязаны выполнять самую грязную работу, от которой даже обыкновенный "чертила" воротит рожу, и вынос параши из камер для них станет так же привычен, как утренний обход начальства. Им не положено будет пить чифирь, к которому каждый из них привык настолько, что не представлял себе тюремного бытия без этого горького напитка; именно прожженный чай позволял им хоть ненадолго позабыть оставленную волю. "Петушне" не положено будет участвовать в дележе посылок, а самый большой подарок, который они будут получать от осужденных, так это окурок "Примы", презрительно брошенный к ним под ноги. Самое плохое заключалось в том, что тюрьма уже отторгла от себя триста восемьдесят пятую камеру, и по утрам из соседних хат раздавались задиристыйе голоса: - Запомоенным из триста восемьдесят пятой наш пламенный привет! Эти крики были голосами Каталажки, а они что глас Божий, и тут они ничего не могли сделать, ни ответить, ни возразить. "Мужики" не препирались, молча проглатывали обиду и терпеливо дожидались, когда из Североуральской колонии прибудет ответная малява от Дикаря. К смерти Керосина тюремная администрация отнеслась равнодушно, - дескать, с кем не бывает... "Следаки" для приличия поспрашивали жильцов камеры и, натолкнувшись на единодушное молчание, скоро отступили. В свидетельстве о смерти было записано: "Актуальная асфиксия". Малява от Бирюка пришла на третий день. Она мгновенно отменила приговор Мякиша, вытащив жильцов триста восемьдесят пятой камеры из разряда отвергнутых. Теперь уже никто по утрам не орал на них, а в тюремном дворике "мужики" по-дружески делились со вчерашними запомоенными драгоценными окурками.
|