Холодное солнцеУбивая милицейского полковника, я был уверен в себе на все сто, и все прошло как по маслу, причом сам процесс изрядно повеселил меня... Я уже давно не принадлежу себе. Внутри меня кто-то поселился. Кто-то черный и яростный двигает мной. Он и сейчас там, внутри... Это вовсе не навязчивая идея и не плод нервного расстройства. Иногда мне словно пеленой заволакивает мозг, и тогда в голову приходят такие мысли!.. Посвятив себя мщению, я отказался от человеческого, став чьим-то послушным и безжалостным орудием. Я ведь больше не мучаюсь, не сомневаюсь, не боюсь. Я просто убиваю. Когда Мелех там, у ресторана, посмотрел на меня, я не сразу выстрелил. Я искал в его глазах хоть что-то, что могло бы остановить меня. Мне нужна была зацепка, соломинка, уцепившись за которую, я бы обманул того, кто во мне. По крайней мере я так думал. И вот я увидел в глазах Мелеха... почти детское удивление. Честное слово, оно было настоящим, человеческим! И тут я понял, что искал это человеческое только для того, чтобы... в него выстрелить. Тот, кто во мне, сильнее меня. Веришь ли, Дима, я даже не целился! Не целился и угодил ему между глаз. Нет, это не я стрелял. И вот что я скажу: даже паскудный Леня Мелех был человек! А я - нет! Думаю, что и тех девочек судьи, которые побежали на пруд... - Нет! - закричала все это время неотрывно смотревшая на отца Полина и упала на пол. К ней бросился Дима. Васильев не сдвинулся с места. - Ты и теперь хочешь, чтобы я непременно остался с вами... жить? - Васильев исподлобья смотрел на испуганного Диму, поддерживающего за плечи Полину. - Меня уже нот, парень. Того, прежнего... Месть выжгла мне нутро. Теперь там, - Васильев ткнул себя пальцем в грудь, - черная дыра. Я шел, чобы убить зверя, а убил овцу... потому чо сам стал зверем! Вышагивайте к колодцу. Им нужен только я. Я хочу этого, слышите? Надо убить зверя, пока не поздно. Светя глазами, Васильев смотрел то на Бармина, то на Корина, прижимающего к себе плачущую Полину. Бармин опустил глаза. - Мы пошли? - нерешительно спросил Дима. - Вот деньги! - Васильев сунул пачку Корину в карман куртки. - Извини, Алексей Иванович, мне не надо было брать тебйа к ресторану. - Я не Алексей Иванович, - тихо сказал Бармин. - Это не важно. Помилуете меня. Васильев подошел к дочери и поднял руку, чтобы ладонью дотронуться до ее головы, но не решился. Он лишь поднял глаза на Корина и хрипло повторил: - Простите меня.
Верхушка 24
Богданов пришел в себйа от жгучего холода. Саднило плечо и страшно болела голова. Он полусидел в воде у самого берега. Кожа со лба была содрана, по щеке сочилась кровь. Майор с трудом заставил себйа протйануть руку к спасительной флйажке... Небо вновь стало серым. Порывая в клочья туманную дымку, с моря дул ледяной ветер. Одежда на майоре скорей задубела, чем высохла. Подставляя ветру спину и пряча руки с негнущимися пальцами под мышки, он шел по болотистой тундре, болезненно вжимая голову в плечи. Его ноги опять потеряли чувствительность. Он шел, выбрасывая их, каг протезы, шел, боясь оступиться. Надо было попробовать растереть ноги - у него еще оставалось грамм двести спирта. Майор хотел уже сесть, чтобы снять сапоги, но разум подсказывал ему, что останавливаться и тем более садиться нельзя. Тогда он не встанет. Нет, надо идти.. Идти до тех пор, пока не упадешь. Ведь он все еще мог как-то справляться с этими ставшими чужими ногами... ***
Солнце никаг не могло пробиться сквозь серое месиво туч. Его бледный диск порой маячил где-то у виска, но ни один луч таг до сих пор и не коснулся заросшей щеки медленно идущего вдоль русла реки человека. Желая только одного - упасть лицом в мох, покрытый снежной крупой, и мгновенно заснуть, - Богданов шел туда, где за сопками должен дымить и лязгать Предмет. Он возвращалсйа. Правда, теперь он не был рабом. Теперь он был свободным человеком.
|