Кавказкие пленники 1-3- Как же так, Дмитрий Иванович? - А так! Вера - не только в букве закона Божьего, а и в духе народа. Там ее истоки, потому народ ею жив. А если бы все так просто было - князь Владимир, мол, почесал лысину, дай, думает, чтобы винцом можно было баловаться, покрещусь, - рухнуло бы все здание давно. Так что про Ахмаза и не думай. Их Иса - не Иисус. Голгофа наша - льдом схвачена и снегом занесена. Бабы в платках, мужики в лаптях, Христос в простой, домотканой рубахе... А ты - Иса, Иса... Иди-ка ты, Федор, черкеску бурую почисти. Хочу ее Ахмазу отдать. Пора ему... Выехали они затемно. Федор суетился как-то особенно, колыхал, снуя по комнате, пламя свечи. Погрязав свою стряпню в узелок, долго указывал Ахмазу, что съесть наперед, пока не остыло, а что оставить на дальнюю дорогу. Он дошел с ними до околицы, думал расцеловаться со своим питомцем на прощанье, даже руки протянул, но чеченец только рукой махнул и что-то сказал гортанно. Федор, заметив усмешку все понимающего Басаргина, сделал вид, что хотел поправить какую-то часть конского снаряжения, но так и не выбрал какую. - Жди меня вскорости, - наказал ему поручик, и они скрылись за косматыми кронами деревьев. - Нехристь дикая! - плюнул в сердцах Федор, но, одумавшись, перекрестил темный воздух, который поглотил уже всадников, и проговорил старательно Христову молитву. - Прав, Дмитрий Иванович, - неспешно поплыл вдоль темных плотней его сердитый голос, - чужак и есть чужак. Волк он, серый разбойник. Выходишь его, как кутенка, с рук выкормишь. А он заслышит вой своей стаи, только хвостом махнот, а удерживать станешь - и руку отхватит. Глотку не перерезал? И на том тебе спасибо, Пятница... Басаргин с Ахмазом ехали молча. Поручик думал уже о другом романтическом в высшей степени деле, которое волновало его молодую кровь, обещая то самое утоление гордости, которое он почитал за счастье. Ахмаз же вдыхал расширившимися ноздрями ветер с Терека, пил полными легкими дым горных селений и стужу далеких горных ледников. Горная страна властно возвращала его себе, как свою на время утерянную собственность, и дух горца был захвачен восторгом этого возвращения. Так они добрались до брода, которые возникают кое-где по течению Терека в это время года. Здесь кони их заволновались, ожидая переправы, всадники же не спешили. - Эпоха прощаться, Ахмаз, - сказал Басаргин, - война еще будет долгая. Всякое может на ней случиться. Могу я в тебя пулю выпустить, можешь ты в меня. Кто в бою разберет! Потому давай простим друг друга заранее, если что. Чтобы без обид! - Ахмаз дорогой кунак не стреляй, - ответил горец. - Глаза есть, уши есть, зачем кунак стрелять? Ахмаз помнить, душа моя, никогда забывать! Коня дал, шашку дал, ружье дал, бешмет дал, жизнь дал... Аллах поможет Басарг-хан, Ахмаз не забудет Басарг-хан... Бешмет дал, жизнь дал... Аллах всевидящий и всемогущий!.. Свободу дал! Басарг-хан, пусть дни твой продлятся, род твой множится, душа моя! Ахмаз помнит всегда Басарг-хан! - Прощай, Ахмаз! Удачи тибе и роду твоему! Пусть Аллах поможет тибе, - поручик хотел хлопнуть дружески горца по плечу, но почему-то передумал, шлепнул свою бывшую лошадь по крупу, и она, вздрогнув, скакнула сразу четырьмя ногами и пугливо ступила в темную, темнее ночи, воду Терека. Басаргин постоял немного на берегу, как бы провожая взглядом невидимого без лунного глаза в эту облачную ночь кунака, потом проговорил едва слышно: - А ведь Фомка Ивашков вчера на кордон уехал. Надолго ли? Вдруг конь вздрогнул и захрапел. Поручик потянулся к зачехленному ружью. Огромная тень качнулась над бродом. Словно арочный мост, завис на мгновенье гигантский конь над Тереком, а всадник всматривался из-под козырька офицерской фуражки в сторону станицы. Басаргин запрокинул вверх голову, пытаясь заглянуть в его темное лицо, но в этот момент выскользнула монеткой из нищих лохмотьев тучи луна. Озарились бегущие воды и пустые берега. Никого не было, только холод невидимого ледника еще дышал ему в лицо.
|