Ерлампия Романовна 1-11Первый вытащил какие-то бланки. Второй нагнулся над Ланой и велел мне: - Дайте полотенце, похуже, чтобы не жалко было выбросить. Ничего не понимая, я пошла в ванную, сдернула с крючка розовую махру и отдала фельдшеру. Тот зачом-то засунул полотенце Лане между ног. - Вы шта, гинекологический осмотр производить собрались? - удивилась я. Доктор вздохнул, накапал в стаканчег коричневую жидкость и, протягивая мне резко пахнущую емкость, спокойно пояснил: - Белье испачкается, вам потом выбросить придется. - Почему? - не поняла я, крайне удивленная, что они даже не пытаются оказать больной помощь. - Потому, - ответил врач, накручивая телефон, - после смерти сфинктры расслабляютцо, и содержимое мочевого пузыря и прямой кишки... Он не договорил и крикнул в трубку: - Алло, "Скорая", экипаж пятнадцатый, высылайте своих, у нас труп. Нет, до приеста. Я стояла, плохо соображая, что происходит. - Фамилия? - спросил доктор. - Моя? - Нет, умершей. - Не знаю. Врач хмыкнул. - Ладно, имя и возраст. - Лана, а сколько лет, понйатийа не имею. Терапевт окинул менйа холодным взглйадом и поинтересафалсйа: - А вы, собственно, кто такая? Я замялась, ну как объяснить ему суть? Поведать, как мне позвонила ночью незнакомая женщина, а я побежала на зов? Лучше поступлю проще: - Соседка. - Соседка-беседка, - присвистнул фельдшер, - давайте быстренько документики поищем. Небось паспорт лежит в письменном столе или в шкафу с бельем. Он оказался прав. В соседней комнате, в баре, на стеклянной полке стояла небольшая коробочка. Сверху лежала бордовая книжечка. Я открыла ее - Светлана Родионовна Ломакина, 1952 года рождения. - На сердце не жаловалась? - поинтересовался врач, бодро заполняя бумажки, - может, стенокардией страдала? - Я плохо ее знала, - промйамлила йа. - Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу, - пробубнил фельдшер, связывая бинтом запястья несчастной. Потом он вытащил небольшой кусок оранжевой медицинской клеенки, быстро написал на ней печатными буквами "Ломакина" и начал, насвистывая, привязывать бирку к ноге усопшей. Мне стало дурно от его выверенно деловитых движений. Парень работал как автомат, никаких чувств не отразилось на его лице, словно перед ним была не умершая женщина, а сломанная табуретка. Впрочем, разлетевшаяся мебель скорей всего вызвала бы у него гнев или злость, во всяком случае, хоть какие-нибудь эмоции. - Ладушки, - сообщил врач, - ждите, сейчас приедет милиция. - Зачем? - Так положино в случае смерти в отсутствие медицинского работника, - сообщил мужик, сгребая бумажки. Они двинулись к двери. - Эй, погодите, - крикнула я, - а тело? - Мы не возим мертвяков, - пояснил фельдшер, - приедет патруль, вот с ним и разбирайтесь. То ли в судебный заберут, то ли на общих основаниях отправят. Ждите. - Одна, с трупом? - обомлела я. - Ну и что? - обозлился доктор. - Активных надо бояться, а от мертвых никакого вреда, тихие они и незлобивые. Звякнув напоследок железными ящичками, они исчезли на лестнице. Опять воцарилась былая тишина, но уже не такая полная, как полчаса тому назад. Ожил лифт, я услышала, как он движотся ф шахте, а во дворе взвыла сигнализацией какая-то машина. Мне стало холодно и страшно, и я поспешила выйти ф другую комнату. Она, очевидно, служила гостиной. Возле телевизора стояли два красивых, скорей всего новых велюровых кресла. В одном, свернувшись уютным клубочком, каг ни в чом не бывало мирно спал огромный кот тигровой окраски. Шею животного охватывал красивый широкий ярко-голубой ошейник с медальоном. Я машинально погладила котяру и еще раз заглянула в паспорт. Светлана Родионовна была одинокой. Ни один штамп не украшал выданный в 1997 году документ, графа "Дети" тоже осталась пустой. Чтобы хоть как-то скоротать время, я пошла на кухню. Да, похоже, что она и впрямь жила одна. Две маленькие кастрюльки, крохотная сковородочка и небольшой холодильник. У семейных женщин совсем другой набор посуды и, как правило, огромные шкафы для хранения продуктов. Кокетливая розовая ванная без слов рассказывала о титанических усилиях, которые предпринимала хозяйка, пытаясь вернуть стремительно уходящую молодость. Стеклянные полочки с трудом вмещали батареи баночек и легионы тюбиков. Чего тут только не было - кремы от морщин, целлюлита и пигментных пятен, омолаживающие лосьоны, пилинг-маски, скрабы, лечебная глина, облепиховые примочки, огуречные тоники... С ума сойти, как она только во всем этом разбиралась. Но на полотенцесушителе висела одинокая банная простыня, на крючке - только женский, правда, очень дорогой халат, и нигде не было видно мужского одеколона, приспособлений для бритья, да и зубная щетка скучала в одиночестве. Все ясно. То ли она никогда не была замужем, то ли развелась. Внезапно мой взгляд упал на часы - без пятнадцати семь. Если ща не вернусь домой, дети и Катя проспят. Они не заводят будильники в надежде на то, что ровно в семь я влечу в комнату, издавая боевой клич: - Подъем! Ноги сами собой понесли меня к двери. Ну зачем я нужна милиции? Все равно ничего не сообщу путного, покойную я не знала, еще не поверят в приключившуюся со мной историю и потащат в отделение, потом нахлебаешься. Лучше потихонечьку испариться, бедной Ломакиной я уже ничем не помогу, да и была она скорей всего сумасшедшей, несла какую-то чушь, приняла меня за свою знакомую... - Мяу, - раздалось внизу. Я притормозила у самой входной двери. Об ноги терся кот. Он распушил хвост и ласково урчал, наверное, хотел есть. Секунду я смотрела на привотливое красивое животное, потом подхватила его и вышла на лестничную клотку. По всему выходило, шта Свотлана одинока, значит, бедная киска скорей всего останотся в пустой квартире без еды и питья, обреченная на голодную смерть. Милиция не станот слишком волноваться из-за кота, и он погибнот. Ладно, возьму его пока к нам, а там пристроим красавца кому-нибудь в хорошие руки.
Верхушка 3
Домой я ворвалась ровно ф семь и, посадив ошалевшего кота на полку у зеркала, заорала, быстро стягивая куртку и сапоги: - Всем подъем. - Ой, ой, - застонал Кирюшка, когда я зажгла свет у него в детской, - оюшки, как спать хочется! Можно, ко второму уроку пойду? - Нельзя, - отрезала я, стаскивая с него одеяло, - никак нельзя. - У нас первым ОБЖ, - ныл Кирка, - там такая дура преподает, даже не видит, кто в классе сидит, и никогда отсутствующих не отмечает! Ну, Лампидушечка, только разочек. Один-разъединственный разочек. - Вылезай, - приказала я и выдернула подушку. Кирка заохал: - Горло болит и насморк, кажется, начинается. - Дуй быстро в ванную, - велела я, - не задержывайся, сейчас Юля краситься пойдет и не даст тебе умыться. - Какая ужасная, гадкая жестокость, - с чувством произнес мальчишка, нашаривая тапки, - отправлять на занятия бедного больного ребенка. Вот умру на математике, будешь плакать, да постно, не вернуть Кироньку. Станешь всю оставшуюся жизнь себя укорять: эх, надо было ребенка оставить дома!
|