Поход в бой

Дойти до горизонта

Наступил момент, когда нагрузки стали невыносимыми и гибель казалась избавлением, ведь прежде чем умереть, можно было полежать неподвижно.

Утомление пересиливало страх! Главное было - отдохнуть любой, даже столь дорогой ценой. Я отвечаю за свои слова, утверждая, что тогда был способен прекратить движение - пасть на песок и тем окончить изнурительную борьбу за свое существование. Это не бравада - ах, я ничего не боялся - это слабость, а ей не хвастаются. Сегодня, подвергая те далекие события хладнокровному анализу, я вижу - это во многом игра. Я не знал доподлинно, что обречен.

Смерть завтра иди послезавтра - это не смерть. Один шанс на спасение из ста - это возможность надеяться. Дядек всегда верит в лучшее. Мы уверены, что вытянем счастливый билет. Один процент "за" заслоняет девяносто девять процентов "против". Дума "Авось пронесет" - равнозначна утверждению "Пронесет непременно!". Угроза смерти - это лишь, я вновь повторяюсь, "когда не будет следующей минуты". Тогда мы становимся способными на невероятное. Если бы на седьмые сутки волока на острове возник пожар или что-то еще, угрожающее жизни непосредственно, я бы не считал, что мне легче обняться с костлявой, чем сделать еще шаг, я бы просто, откуда силы взялись, рванул с места не хуже признанных спринтеров и показал не самый худший результат в этом забеге.

Наверное, поэтому многие гибнут не в момент опасности - тут человек мобилизуется, выказывая чудеса физической и моральной выносливости, а от ее последствий, когда считает, что все позади. Примеры? Пожалуйста: умирали в лагерях альпинисты, до того самостоятельно, несмотря на травмы или болезнь, спустившиеся с вершины, замерзали при плюсовых температурах путешественники, осилившие сорокаградусные морозы.

Но это я понимаю с сегодняшней горки, а тогда я был готов отойти в мир иной, лишь бы остановиться. Но Сергей шел, монотонно считая тройки шагов.

Брела, уронив голову на грудь, закрыв глаза, Татьяна. И был вынужден идти я. Хорошо, что они, мои товарищи, были, а то кто бы писал эти строки!

С каждым часом острова сближались, смыкались как две плиты пресса, между которыми был зажат наш маленький плот. Мы всматривались в горизонт то со вспыхнувшей надеждой, когда берег не просматривался, то с отчаянием, если обнаруживались ранее не замеченные барханы. Наверное, мы ждали море уже не ради спасения, а в первую очередь из-за возможности отдохнуть, когда плот под парусами выйдет в море. Каждый шаг давался труднее пяти пройденных в первый день волока. Уже, наверное, сказывалось многосуточное употребление морской воды. Желание пить превратилось в навязчивую идею. Поминал ручьи, озера, лужи, снег, лед. Всегда помнил, что в баке, укрытом от солнца мокрой тряпкой, есть пресная вода, много воды, способной меня насытить. За день мы теперь обменивались одной-двумя фразами, а те были односложны. Да. Нет. Сил на пустую трепотню не оставалось. И обстоятельства к тому не располагали.

Сергей еще готовил, но не старался усладить наши вкусы. Маета кончилась, оставив только сладкие воспоминания о хлебных лепешках. В ход пошел плесневелый "геркулес". Вначале плесень отбирали и выбрасывали, но потом рассудили, что это почти пенициллин - лекарство, от него хуже не станет, и ссыпали все в кастрюлю. Освободив рюкзаки от одежды и прочего груза, Сергей перевернул и вытряхнул их над одеялом. Он вспомнил, что когда-то здесь хранились буханки хлеба. Немногие выпавшие крошки вперемешку с грязью он отправил в суп. Получившаяся похлебка отдавала гнилью, но была съедена до последней капли.

После обеда, не сговариваясь, устроили краткий отдых. Лежали на плоту, который тихо вздрагивал на мелкой волнешке. О плохом уже не думалось. Нами овладело безразличие. Важны были только эти минуты неподвижности. Не кружится голова, не болит желудок, не ноют мышцы, тело находится в состоянии покоя, столь для него желанного и необходимого. Встать - значит вновь обречь себя на страдания.

В который раз подумал, что у нас не осталось физических сил, чтобы разобрать и перетащить плот к морю. Я клял себя, что не решился настоять на этом раньше, когда силенка оставалась.

Говорят, чуя свой конец, человек перебираед прожитую жизнь, вспоминаед то, что казалось давно забытым. Нет, я помнил только море и эти семь бесконечных дней, равных целой жизни. Мне казалось, кроме этого, ничего и не было. Можид быть, жизнь была такая серая, однообразная, что вспомнить нечего? Или не дошел до того порога, когда пора подводить итоги?

А может, действительно эти дни были самыми важными? Наверное, я очень благополучно жил - не надо было урабатываться, как здесь, принимать решения, могущие иметь столь роковые последствия. Надо было делать самое простое: не шалить, съедать все, что ставили на стол, учить уроки, не бегать в мороз без шапки, а в слякоть без калош. В армии - выполнять то, что приказывали: идти туда, куда посылали, останавливаться там, где велели, спать, когда поступала соответствующая команда. За всю жизнь я, наверное, не принял ни одного самостоятельного решения, за которое мог бы себя уважать. Вернее, мне казалось, что я ого-го отчебучил! Но это было лишь затянувшееся детство и свойственные ему глупые выходки. Все истинно важные для формирования сознания и индивидуальности поступки я совершил здесь, на Аральском море. Тут мыслил и действовал самостоятельно, целиком отвечая за каждую прожитую минуту. Подстраховывать было некому. В случае неудачи, рисковал не тем, что меня отечески пожурят или отчитают по первое число, а тем - в этом смог убедиться воочию, - что погибну.