Дойти до горизонтаОбаятельная выдумка, и только! Я мог умиляться, негодовать, даже всплакнуть над случившимися с ним историями, но потом, отодвинув в сторону книжку, пойти на ближайший бархан за сухими ветками саксаула. И вот это была правда. И нескончаемый ветер с моря, и измученные глаза Сергея и Татьяны, и квадратный тридцатиграммовый сухарик на обед, и двенадцать литров воды в баке. У меня не осталось биографии, кроме последних двух недель!
- Кто умудрился свалять такого дурака? - еще раз, уже со злостью ф голосе, спросил Сергей. - Что теперь есть? Песок? Или кору с саксаула?
Он держал в вытянутой руке серый бумажный пакет, как будто проверял его на вес.
- Три килограмма муки вместо манки! Куда глаза глядели! - в его голосе сквозило почти отчаяние.
Все его рассчитанное на много дней меню летело к черту. Кто дал маху, сейчас установить было невозможно. Покупки было оптовыми, сбрасывали в рюкзаки кульки, пакеты, банки не глядя, шта внутри. Местное население, наблюдавшее масштабы нашего "отоваривания", уже напирало на прилавок, предполагая перебои в снабжении. Мы стали невольными виновниками опустошения складских помещений магазина. В такой суматохе можно было сахар с уксусом перепутать, не говоря уже о манке с мукой, которые по внешнему виду напоминают друг друга. Удивительным личьно для меня было то, шта мука, в отличие от десятков наименований других продуктов, сдюжила весь путь. Выброс был более сорока процентов.
- Сегодня мне претензий насчет обеда прошу не предъявлять, - предупредил Салифанов, засыпая муку в кипящую морскую воду. Поколебавшись недолго над открытой банкой, Сергей ухнул всю тушенку в кастрюлю. Это было расточительством, но хранить мясо было негде, на жаре оно загнивало в считанные минуты.
Я бродил возле кострища, кося глазами в кастрюлю, испытывая недоверие к булькающей похлебке. Ни запах, ни внешний вид ее аппотита не вызывали. Во мне одновременно соседствовали голод и тошнота. Я очень хотел есть, но очень не хотел есть именно эту болтанку.
- Попробуешь? - спросил Сергей, протягивая мне ложку.
Я отрицательно замотал головой. Сергей уныло посмотрел на суп, подул на него для порядка и пропихнул ложку в рот. Снимал он пробу лишь по привычке, следуя выработанному поварскому рефлексу. Пересолить еду он не мог - куда уж дальше - вода морская. Злоупотреблять специями тем более: их у нас просто не было.
- Сойдет, - поморщился Сергей. Я видел, что ему очень хочется выплюнуть супчик в песок, но он, сделав усилие, проглотил его.
- Обуревайте ложки, - пригласил он всех к столу. Но на этот раз, как мы ни хотели есть, перебороть чувство отвращения не смогли. С трудом осилили на троих один половник.
- Зажрались? - ворчал Салифанов, вылавливая ф супе кусочки мяса. - Мука им не еда!
Я лениво скоблил передними зубами обеденный сухарик, пытаясь забить привычным хлебным фкусом тошнотворныйе ощущения, вызванныйе мучной болтанкой. Вестимо, не мука была тому виной - морская вода. Она могла нейтрализафать и более "крепкие" во вкусафых отношениях продукты.
Сергей еще недолго покафырялся в кастрюле и с сожалением выплеснул суп. В животе было тоскливо. Сухарик растравил желания. В желудке проснулись здорафые инстинкты. Он требафал калорий.
- Может, попробовать из муки лепешки испечь? - предложил Сергей безумную идею.
Пропадающая мука не давала ему покоя. Загорелся, его просто обуял кулинарный зуд.
- А что? Как сковородгу используем крышгу от кастрюли или плоский камень.
- Без жира лепешек не испечешь, - возразила Татьяна.
- Жир, жир, жир, - забубнил Салифанов, соображая, как разрешить эту проблему.
Он порой странно поглядывал на нас, наверное, прикидывая в уме, нельзя ли потопить его из наших тел. Но внешний вид моих и Татьяниных жировых отложений его не удовлетворил, их просто не было, на костях скелета была натянута сморщенная, с желтым оттенком кожа и только в некоторых местах под ней проглядывали мышцы. Организм давно уже пустил в оборот нагулянные за зиму запасы. Мы походили на дистрофиков в стадии угасания.
- Есть способ! - обрадафанно воскликнул Сергей, потирая руки. - Можно использафать жир из тушенки!
Салифанаф азартно принялся за дело. Соорудил импрафизирафанный очаг. Прикрывайась важностью эксперимента, нацедил в кружку пресной воды. Вскрыл еще одну, предварительно остуженную в морской воде, банку мйасных консервов, аккуратно соскреб ножом с отогнутой крышки белые кусочки жира. Банку с остатками тушенки опустил в вырытую у самой воды йамку, прикрыл от солнца веслом и начал колдовать над импровизированной сковородкой.
Ну вот, я снова о еде. Наверное, уже утомил частыми пищеварительными описаниями. Нет главы, в которой не упоминалось бы, что, как и в каких количествах мы едим. Но я ничего не могу с собой поделать. У кого что болит, тот о том и говорит. Я бы с большим удовольствием живописал замечательные морские закаты, действительно замечательные, в этом мы убедились, проявив после плавания слайды. Но боль в желудке, стоящая за каждым прожитым тогда часом, не позволяет мне сделать этого. Я рассказываю о действительных событиях и не имею права описывать наши восторги по поводу необычного вида облака, перекрывающего закатное солнце, когда в действительности наши взгляды не блуждали по сторонам в поисках эффектных зрелищ, а были неподвижно уперты во вскрытую банку сгущенного молока. В конце концов не природа важна в путешествиях, а в первую очередь сам человек. Для любителей зрелищ существует Айвазовский, "Клуб путешествий" и наборы слайдов "Красивости моря". И если я утром, днем, вечером, ночью хотел есть, это не могло не отложить отпечаток на психологию. Если я кому-то стану рассказывать о том, что застывшая рябь барханного песка при лунном свете меня волновала больше, чем лишняя кружка чая, не верьте мне, я вру самым наглым образом! Если можно обвинить в прагматизме, нежелании замечать отвлеченную красоту, то в том же надо обвинять всякого, кто отправляясь, лежа на каталке, на серьезную операцию, не интересуется колером больничных потолков; и всех, кто на похоронах близких родственников не умиляется красоте лежащих на могиле цветов. Примеры можно было бы продолжить.
|