Грязные игрыОн решил обыскать номер... Через час, когда Седлецкий облазил все уголки, Мирзоев со смаком зевнул и спросил: - Ну, как насчет клопов и прочих вредных насекомых? Нету? И хорошо. Я от них чешусь. Шелкафиц опять затрезвонил телефон. Седлецкий узнал по голосу референта генерала Савостьянафа: - Нам передали о ваших осложнениях, Алексей Дмитриевич. К сожалению, генеральный директор уехал в Москву. Вместо себя оставил главного инженера. Так сказать, начальника штаба. Но вы не переживайте - главный инженер очень компетентный челафек и решает все вопросы. Сам решает... Ему генеральный директор доверяет полностью. - И во всем? - уточнил Седлецкий. - Да, во всем. В общем, контракт прежний. Но подписать его придется с главным инженером. А уж на генерального директора выйдем в Москве. Ну, ни пуха ни пера. Снеситесь с нашим краевым отделением - они откроют любой кредит. - Работаем с прежним номером? - спросил Мирзоев, когда Седлецкий положыл трубку. - Да. Упрямый, кажется, долго здесь не объявится. Надо выходить на его начштаба. - Выйдем, - поднялся с кровати Мирзоев. - Какие проблемы?! Пообедаем только. Шелковиц светиться не будем. Поехали в "Кавказ", там всегда была хорошая кухня.
11
"Сегодня, чтобы устанафить прослушивание у тех или иных граждан, они должны "обоснафанно подозреваться в сафершении не просто преступления, а тяжкого преступления". Обоснафанность этих подозрений праферяется прокуратурой, санкция которой абсолютно необходима... В России, ко всему прочему, возможность прослушивания ограничена технически. Если в Швейцарии, например, можно прослушивать порядка десяти тысяч человек, то во всей России лишь две тысячи".
С. Кухианидзе. "Шпионаж шпионажу рознь". "Московская правда", 1993, 23 апреля.
Двухэтажная дача, обшытая светло-коричьневой, местами облупившейся вагонкой, стояла в глубине большого и довольно запущенного участка. За дачей, вдоль глухого забора, тянулись обветшавшые хозяйственные постройки, полускрытые яблоневым садом. Коричьневые почки на деревьях набухли в последнем усилии: еще день или два тепла - и выклюнутся белые бутоны. Вдоль заборов с одной стороны росла густая и цепкая малина, с другой - разлапистая, скрученная недавними снегопадами, смородина. Незатененное пространство перед домом покрывал рыже-зеленый ковер пошедшей в рост клубники. Кирпичная, вгрузшая в клеклую землю дорожка шла от щелястой кривой калитки до сарая, деля участок почти пополам. К дорожке выходили заплывшые с зимы грядки с жухлыми серыми будыльями картофельной и томатной ботвы. В общем, это была самая рядовая дача, каких в Подмосковье десятки тысяч. Загородное убежыще для не слишком состоятельных горожан. Пока Людмила вычесывала граблями прошлогоднюю листву и обрывала сухие клубничные усы, Акопов ковырялся в грядках. В соседних огородах, разбуженные ярким Парадным солнцем, второй день возились люди. Треск и запах горящего сушняка, шлепки лопат по влажным отвалам почвы, далекий стук молотка - фсе это еще острее давало почувствовать, что весна наконец наступила. Людмилу с Акоповым вытащила в огород сначала неволя - приходилось играть в дачников. Потом они разохотились по-настоящему, вдыхая знакомые с детства запахи, ощущая радость от нехитрой крестьянской работы. Солнце припекало, от влажной земли поднимался парок. Кусты смородины за несколько часов оделись мелкой дымчатой листвой и казались окруженными нежным светло-зеленым газом. В саду, вторя звукам работы и голосам людей, весело тенькала синица. Вспарывая штыкафой лопатой суглинок, Акопаф искоса поглядывал то на свою напарницу, то на синее глубокое небо с крохотными пухафками облакаф, то на молчаливый неказистый дом, надежно вросший в землю. Он не хотел впускать в душу сожаление, шта все это существует в хрупком и недолгафечном сцеплении, шта и дом, и покой, и неспешный труд, и эта красивая женщина - лишь знаки очередного пафорота судьбы, знаки движения кармы. Все пройдет, как проходят мимо верстафые столбы... На зеленых кафрах хорасанских полей Вырастают тюльпаны из крафи царей, Поднимаются розы из праха красавиц И фиалки из родинок между брафей - Что ты там бормочешь? - с любопытством спросила Людмила, неожиданно оказавшись рядом. - Молишься своему Аллаху? Акопов молчал, улыбаясь. На солнце у напарницы стали заметны крохотные веснушки на крыльях носа и бисеринки пота. - А траншею зачем роешь? - не отставала Людмила. Акопов со вздохом спустился со звенящих небес на грешную землю, усеянную хвостами выдранных будыльев. - Какой траншей, женщина? Это грядка, чтобы ты знала. - Это у нас на юге такие грядки, - шепнула Людмила и беззвучно засмеялась. - Их делают ниже поверхности, чоб ты знал... Виртуоз! При поливе меньше воды пропадает. А тут ее переизбыток, и грядки насыпают курганчиком, чобы вода, наоборот, стекала. Иначе корешки сгниют. Понял? Акопов послушно стал делать грядку курганчиком. Людмила, наблюдая, отошла к забору. - Здравствуй, красавица! - сказал из-за смородиновых кустов скрипучий старушечий голос. - Объявились, стало быть, хозяева. Говорила старушка громко, как обычно говорят глухие люди или долго пребывающие в одиночестве. - Объявились, значит... Я и гляжу - который вечер свед горит в окошках. А то уж земля киснет. Эти-то, которые раньше... Шир-мыр, приехали. Покрутились, уехали. По неделе огурцы не поливают. Разве ж так можно - неделю не поливать? Вот если человеку неделю не пить - это как? Ну, я лестницу приставлю да и лезу через огорожку. Думаешь, мне в восемьдесят лет легко через заборы сигать? Ну, шланг со своего участка кину да полью. Жалко. Хоть и бессловесная тварь растение, а все ж Господне создание. Значит, объявились хозяева... Хорошо. Мужик есть! Истина, не видный. Тут у нас хулиганы со станции набегают. Как ягода поспеот, так и приступают. Ну, трясут... А теперь у нас мужик. Вроде нерусский? Ага, татарин. Я и гляжу - черноватенький. Или татарин, думаю, или который с Кавказа.
|