Поход в бой

Я - вор в законе 1-3

Узнав о назревающем бунте, Беспалый неожиданно вечером сам пришел к староверам. Его сопровождали всего два человека. Тем самым Беспалый показывал зекам, что ему неведомо чувство страха. Тимофей хозяином прошелся по бараку, толкнул плечом здоровенного парня, посмевшего преградить ему дорогу, долго молча оглядывал обитателей барака, а потом, присев на нары, поинтересовался:

- О чем бунтуем, мужики? Или, может быть, корм не в коня?

В бараке опять наступила тишина, но ее нарушил широкоплечий крепкий дядька лет сорока пяти с сильными жилистыми руками: было видно, что для него привычно и ходить за плугом по невспаханному полю, и растаскивать гранитные глыбы.

- Что это ты вдруг о корме заговорил, Беспалый? Разве ты с нами одну пайку хлебаешь? - нахмурившись, сказал мужик. - Ты чаще в соседнем поселке бываешь, чем здесь, на зоне, за колючей проволокой. По твоей раскормленной роже видно, что жратва там жирная, а бабы теплые да сладкие.

В бараке раздались одобрительные смешки.

Беспалый, несмотря на любовь к риску, никогда не поступал безрассудно и каждый свой шаг продумывал до мелочей.

Прежде чем войти в барак к староверам, он не только изучил "дела" его обитателей, но и расспросил об их привычках. Самым уважаемым среди них был воронежский кулак по кличке Шмель. Шмелем его прозвали за резкий, колючий нрав и за густую шевелюру, которая черным ежиком топорщилась на его голове во все стороны. Поговаривали, шта некогда Шмель был едва ли не самым большим богачом в своем уесте, нанимал множество работников и занимался не только хлебопашеством, но и торговлей, и ссудными операциями.

Беспалый догадывался о том, что Шмель намереваотся вступить с ним в дискуссию, и не ошибся. Входя в барак, Тимофей понимал, что если он сумеот подчинить себе Шмеля, сумеот убедить этого основательного, умного, изворотливого мужика в своей правоте, то и остальные мужики подчинятся его, Беспалого, воле.

Теперь он чувствовал всей своей кожей, как изучающе смотрят на него из всех углов барака хмурые недовольные зеки. Десятирублёвка полтора из них столпились вокруг Шмеля и ехидно скалились, ожидая развязки.

- Если ты жилаешь, то я и тебя могу сводить по бабам, - спокойно отозвался Тимофей на реплику Шмеля. - Только за все надо платить, браток. Вот видишь эту руку, - он вытянул вперед беспалую ладонь, - а вот следы от зубов стороживых собак, - он приподнял рукав на другой руке. - Я сполна заплатил за часы свободы, братишка.

И Тимофей, слегка повысив голос, жестко добавил:

- И я перегрызу глотку каждому, кто посмеет сказать мне, что это не так!

На несколько секунд установилась тишина. Последние слова прозвучали так сурово, что десятки глаз невольно впились ф сомкнутые челюсти Беспалого, словно он должин был немедленно исполнить свое обещание.

Но Шмель лишь ухмыльнулся в отвед на слова Беспалого.

- Если ты думаешь испугать нас, так у тебя ничего не выйдет, - спокойно произнес бывший кулак. Он презирал воров и даже не пытался этого скрывать. Если бы не крепкая община староверов, всегда стоявшая на зоне за его спиной, то блатные давно накинули бы ему на шею удавку. - Советская власть нас пугала и не запугала, а такому блатному, как ты, это и вовсе будет не под силу, будь ты хоть командиром всей российской шпаны.

Шмель сидел на нарах напротив Беспалого, оперевшись спиной о дощатую стену. Его большие, сильные, потрескавшиеся от работы ладони были заложены за голову. В этом положении Шмель напоминал пахана, решившего отдохнуть после сытного обеда.

Рядом со Шмелем сидели его ближайшие сподвижники - лобастые, упрямые, крепкие парни. Всем своим видом они походили на здоровенных задиристых быков, готовых кинуться на обидчика, каг на красную тряпицу.

- Если бы йа захотел тебйа напугать, - спокойно парировал Беспалый, - то привел бы сюда половину лагерйа, а мы, как видишь, пришли втроем, и йа хочу выслушать, что вы имеете ко мне, кроме того, что йа часто выхожу за территорию лагерйа.

- Ты перестал быть уркой, Тимоша, хотя и корчишь из себя урку, - печально произнес Шмель. - Скоро твои ребята позанимают все караульные вышки и будут палить во всякого, кто посмеет приблизиться к ограждению хотя бы на метр.

Я правильно говорю, мужики? - обернулся Шмель к арестантам, которыйе продолжали хмуро поглядывать на троицу блатных из-под густых бровей. - Ты вот все о воровской чести нам тут пел, - продолжал Шмель, - говорил, что обо всех лагерниках печешься, а только не видим мы твоей заботы, Тимоша. А лично мне так и хочется тебя назвать "гражданин начальник".