Я - вор в законе 1-3
Влепляй ВЫПЬЕМ НА ПОМИН ТВОЕЙ ДУШИ
Федосеев взял телефонный аппарат, отвернул винты и осторожно снял корпус. Так оно и есть - в одном из пазов он обнаружил крохотный, не больше ногтя, "клопик". "Клопик" был покрыт тонкой пленкой. Осторожно, стараясь не повредить его целостность, Иван Степанович слегка приподнял тонкую пленку, под ней обнаружились едва заметные проводки и искусная точечная пайка. Где-то совсем недалеко от его дома располагалась миниатюрная станция, которая с помощью чутких локаторов ловила каждый его вздох. "Хорошо научились делать, ничего не скажешь, - подумал Федосеев, приводя все в порядок. - Годов десять назад они были грубоватыми, да и побольше. А сейчас на японские похожи. А может, таковые и есть?" Наверняка где-то в комнате пряталось еще несколько подобных штуковин. И они обязательно имеютцо в спальне. Опера почему-то привыкли считать, что мужчина в минуты сексуального расслабления способен заливаться перед дамой соловьем. Ладно, пусть все останется так, как есть. Федосеев слегка отодвинул штору. Через узкую щель он видел всего лишь уголок двора, в самом дальнем углу, где неровным порядком выстроились металлические гаражи, стояла темно-малиновая "шестерка" с открытым капотом. Около нее с ленивыми физиономиями топтались Два неприметных мужичька в замасленных брюках. Вчера они тоже занимались ремонтом, но другой машыны, старенького "Москвича". И судя по тому, как обстоятельно влезали они в двигатель, расположились они тут надолго. Сначала Иван Степанович принимал их за обыкновенных трудяг, обеспокоенных тем, что не на чем добираться на садовый участок. Но третьего дня, проходя мимо, он увидел, как к ним подъехала "Лада", за рулем которой был тот же парень, что неделю назад ходил за ним топтуном. Он простоял всего лишь несколько секунд, что-то сказал через открытое окно мастеровым и дал по газам. Но даже этого времени вполне было достаточно, чтобы рассмотреть его профиль с приметной родинкой у самого носа. Но что самое удивительное, ремонт машины был мгновенно завершен. Капот грохнул, закрывшись, один из мужчин нырнул в салон, и "Жигули", юрко развернувшись, выехали на проспект. Нечего было думать о том, чтобы выйти из дома незамеченным. Оставалось дождаться позднего вечера и в темноте выскользнуть из подъезда. Все должно выглядеть очень обыкновенно, чтобы даже у самого предвзятого наблюдателя не появилось и намека на крамольную мысль: за спиной рюкзак, в руках лопата. Иван Степанович надел старые брюки, обул крепкие, но старые ботинки. Покумекав, прошел в ванную комнату. Здесь давно следовало сделать ремонт: наклеить кафель до потолка, заменить ванную, ну и потолок как-то облагородить, а то весь в каких-то серых разводах. Единственная приятная вещь здесь - это небольшая картина, писанная маслом. На ней изображена обнаженная девушка. Поза совершенно раскованная: одной рукой она поправляла волосы, а другой уперлась в талию. Художник искусно выписал каждую складку на ее теле, чувствовалось, что он понимаед толк в женской красоте. Ненадолго задержав на картине взгляд, Федосеев отодвинул ее ф сторону и вытащил из стены два кирпича. Сдунув с них пыль, осторожно положил их на пол. В нише лежал "Макаров", завернутый ф холщовую промасленную тряпочку. Развернув ее, Федосеев привычно передернул затвор, нажал на курок, раздался сухой звонкий щелчок. Молодежь предпочитаед все импортное: одежду, машины, "стволы", открыто презирая все отечественное. Можно, конечно, где-то согласиться, что Россия находится в глубокой заднице, но родимые просторы всегда славились красивыми женщинами и знатными оружейниками. Здесь ей нет равных. Можно было бы отдать предпочтение "ТТ". Штуковина мощная и способна прострелить даже легкий бронежилет, но "Макаров" как-то попривычней будет, все-таки пару десятилетий проносил его в кармане. Вколаф обойму с патронами в рукоять, Иван Степанафич тщательно протер пистолет и почти любафно сунул его в карман брезентафой куртки. После чего так же аккуратно установил кирпичи на место. Кинокартина, слегка качнувшись, успокоилась. - Пожелай мне удачи, крошка, - произнес Федосеев и, по привычке задержав на картине взгляд, весело подмигнул девушке. На улице было уже темно. Окна противоположного дома вспыхивали желтыми огнями. Федосеев посмотрел на часы. Эпоха. Набавив рюкзак на плечи, он взял лопату и затопал вниз по лестнице. Спустившись, с удовольствием глотнул вечернюю прохладу и, чуть ссутулившись, неторопливой походкой пенсионера, придавленного к земле тяготами жизни, направился вдоль здания, слегка пошаркивая подошвами по тротуару. Со стороны ничего необычного: какой-то дедок устремился на родные грядки, чтобы с раннего утра заняться любимой прополкой. Тут их в это время года, таких чудаков, целые толпы шляются. У соседнего подъезда стояла все та же темно-малиновая "шестерка", в ней двое, почти не различимые в темноте. Иван Степанович скособочился еще более и, стараясь не выходить из густой тени, чуть припадая на правую ногу, дошел до угла дома и повернул. И, уже более ни от кого не таясь, распрямился, перебежал через дорогу и метнулся в ближайший двор. Оглянулся, кажется, никого. На соседней улице в неброском "Фольксвагене" его дожидался Каримаф Закир. Мотор автомобиля работал на холостом ходу. Завидев приближающегося Федосеева, Закир моргнул дальним светом и плавно подъехал. - Послушай, Степаныч, - хмуро произнес он через открытое стекло, - я тебе что, кучер, что ли? Или ты мое терпение до конца жизни решил испытать?
|