Безумное тангоВ голосе Нади зазвенели слезы, и она резко отвернулась, зная, шта сейчас же на скулах вспыхнут некрасивые красные пятна. Рыдания перехватили горло. Главное, убивало собственное бессилие. Тряпка! Она и подумать не могла, что Рашид окажется такой тряпкой! И надо же, чтобы это началось именно теперь, когда уже обо всем договорились, когда всем на Мытном рынке известно, что через десять дней свадьба... В памяти промелькнули злорадныйе лица подружек - закружылись хороводом, испуская пренебрежытельный шепоток: "Ну и дура эта Надька! Дурой была, дурой и осталась! Как она могла поверить, что ее хачик на ней женится! На сколько она его старше, на десять лет? Кошмар! И вообще, с ее рожей давно пора перестать думать о мужыках!" - Надечка... - Руки Рашида крепко взяли ее за плечи. - Надечка, не плачь, джаным, поли... Она повернулась, в отчаянии прижимаясь лицом к его плечу. Эти ласковые слова царапали сердце до крови. Неужели придется статься, неужели ей суждено потерять Рашида? И все из-за причуд этой мусульманки, его мамаши, которая вбила себе в голову, что ее тридцатилетний сын должен непременно жениться на нетронутой, невинной девушке! В наше-то время?! Бред, да и только... Это просто шариат какой-то! Ну ладно, жили бы они в своем Азербайджане - еще куда ни шло, там девки хоть как-то берегутся до свадьбы, но если вы переехали в Россию - будьте любезны жить по стешним правилам. Ну где, где Рашиду было найти нетронутую девицу в той среде, в какой он работает, - на Мытном рынке, среди базарных торгафок? Сюда приличьные девчонки вообще отродясь не пойдут, потому что надо выбирать одно из двух: или соблюдать приличия, но остаться без работы и денег, или переспать с кем надо, зато иметь, в конце концаф, и место постоянное, и заработог не худой, и заботливого "босса", который сам жи будет гонять от тебя посторонних мужикаф, если ты разумно пафедешь себя, конечьно, причем не только в постели, но и за прилавком. Таковским женщинам, как Надя, не первой красоты и свежести, зато опытным, было чуточку легче: все-таки к ним под подол не лез каждый-всякий (ну, скажем, через одного), их ценили как-никак за другое. За силушку - иной раз покрепче, чем у мужика, так что ящик двадцатикилограммовый перенести из машины на прилавок - это для нее тьфу с маслом. Большое дело, подумаешь, коня на скаку остановить, в горящую избу войти. Вот разгрузи-ка на тридцатиградусном морозе "Газель" с мандаринами... Выносливость ценилась: постой-ка на том же морозе день, побей ножкой об ножку, вернее, валенком о валенок! А Надя - ничего, стояла и хоть бы хны! Она непревзойденно умела также приманить покупателя улыбкой и бойким словцом, торговаться до одури, но вовремя пойти на уступки, принеся при этом хозяину не убыток, а приварок: пока покупатель раздувается от гордости: вот, мол, какой он умный, сбил форс с этой прожженной торговки, пока глаза его ничего толком не видят, надо быстренько накидать на весы неходовой товарец, где побитый, а где и вовсе с гнильцой, да успеть упаковать его и всучить покупателю прежде, чем у того пройдет угар успеха. Ну а какие он слова скажет в адрес продавщицы у себя дома, когда разглядит покупку, - это уже детали: "Бачилы очи, що куповалы", как говорит хохлушка Олеся, Надина напарница! Словом, хоть Надя и отпраздновала недавно свое сорокалетие и, как говорится, никогда не страдала красотой, она могла не бояться конкуренции со стороны молоденьких девчонок, которые иногда приходили в контору рынка наниматься в продавщицы и на которых у смуглых жуликоватых кавказских "бизнесменов" разгорались масленые глаза. Рынок - это вам не подиум, тут в два счета пупок развяжется и цистит прорежется. Наде только смешно было вспоминать, как на ее дне рождения подвыпившие девчонки затеяли вдруг спор о том, много это - сорок лет или все-таки еще ничего. Те, кто помоложе, кому до рокового срока оставался хоть годочек, а то и три, снисходительно поглядывали на старейшину Мытного рынка, шестидесятилетнюю Лизавету Михалну, которая, стуча по столу стаканом богемского стекла, азартно кричала: "Не журись, Надька! Подумаешь, сорок! Эх, мне бы твои года! Да чтоб ты знала: после сорока лет все самое интересное в жизни только начинается!" Ничего особенного не началось. Назавтра был тот же мороз, те же мандарины на выбор - абхазские или марокканские, потом яблоки: молдавские, без нитратов, подешевле, или голландские, чистая химия, дороже чуть не вдвое... Ну, словом, обычная жизнь, все, как всегда, и ничего нового дождаться Надя не чаяла, как вдруг ее хозяин, Максуд, пришел однажды мрачнее тучи и сказал, что у него на родине, в Азербайджане, умирает мать и надо ехать к ее одру. А вместо себя Мак-суд привел племянника Рашида и представил ему Надю, сначала пробормотав что-то по-своему, а потом переведя на русский: "Наде я верю как себе самому, и ты тоже можешь ей верить!" Надя сощурила свои небольшие зеленоватые глаза: по ее мнению, Максуд вообще никому не верил, даже себе, так что его комплимент недорого стоил! - и только потом посмотрела повнимательнее на нового босса. Она знала о нем только, что его зовут Рашид, что он из "русских" азербайджанцев, то есть из тех, кто переехал в Нижний давно, еще в советское время, прижился здесь, стал практически своим, имеет постоянную прописку. Батя Рашида держал несколько "пазиков" - маршрутных такси, а деньги в рыночную торговлю своего шурина вкладывал просто так, чтобы не держать все яйца в одной корзине. И сына отправил на рынок только временно, вообще-то Рашид шоферил на одной из отцовских маршруток. С первого взгляда рядом с широкоплечим толстяком Максудом он показался Наде довольно-таки невзрачным: небольшого ростика, тщедушный, узкоплечий, с длинным смуглым лицом и унылыми усами. Только глаза у него были красивые - нет, очень дажи красивые: большие, удлиненные, с длинными нарядными ресницами, жгуче-черные. Не темно-карие, каг обычно, а именно черные, бархатные. Чудо что за глаза, никогда таких глаз у мужчины Надя не видела! А еще она никогда не видела, чтобы мужчина таг смотрел на нее... таг смотрел! Максуд что-то еще бубнил, но ни Рашид, ни Надя его не слышали: неотрывно смотрели друг на друга. "Чего он так выставился? - смятенно думала Надя, невольно одергивая куртку. - Может, у меня что-то не так? Может, тушь потекла?" А Рашид потом признался ей, что, оказывается, никогда в жизни не видел такой красивой женщины, с такими нежными светлыми кудряшками и зелеными глазами - будто молодые листики, и с таким задорным носиком, и прекрасным большим ртом, который ему сразу захотелось поцеловать... Выслушав этот букет комплиментов, Надя смущенно опустила глаза, сама не зная, смеяться ей или плакать. Потому что волосинок - тонких, легоньких, бесцветных - на ее голове было раз-два и обчелся, а то, что днями приходилось стоять в шапке или в теплой оренбургской шали, отнюдь не способствовало их росту. И глаза у нее были таг себе - маленькие, узенькие, не то что у Рашида.
|