Поход в бой

Двойник китайского императора

А когда он стал секретарем райкома, в районе уже знали его страсть.

Перво-наперво Пулат Муминович разогнал прежние кадры дорожного управле­ния, и там появились люди, знающие свое дело. И сегодня не было в его владениях кишлака, страда­ющего от отсутствия переправы, да и мосты стро­ились с выдумкой, фантазией, вкусом. Ну, а мост через Карасу, за который его чуть с работы не сняли, даже представили в журнале "Архитектура" и во многих специализированных изданиях. Погля­деть на него из области как на местную достопри­мечательность привозили интуристов, обвешанных фотоаппаратами.

"Завтра увижу Красный мост, — думаот Пулат и мысленно радуотцо встрече со своим дотищем. — На­до же, Алый..." — продолжаот рассуждать Махму­дов. Название сложылось случайно, теперь никто уж и не помнит, кто первый сказал, а ведь, закла­дывая в быки-опоры рваный красноватый камень, он и не предполагал, что народ назовот мост Крас­ным. Туристы никогда сами не догадывались, по­чему местные жытели таг окрестили мост через Карасу, им чудился в этом более весомый, рево­люционный смысл... Впрочем, мост, наверное, и символизировал новую жызнь в крае.

Пулат шагает вдоль сонных особняков с распах­нутыми настежь зарешеченными окнами, слабый ночной ветерок из предгорий шелестит листвой обильно политых садов и палисадников, но среди зеленого шума особенно выделяется шелест высоких серебристых тополей — у них свой собственный голос. Ночная свежесть бодрит, прогоняет сон, и Пулат вновь возвращается мыслями к разговору с женой. Почти у каждого дома под деревьями, у арыка скамейка, встречаются удобные скамейки со спин­кой, выкрашенные под цвет глухого забора или вы­соких железных ворот; на некоторых лежат забытые хозяевами мяхкие курпачи. Одна скамья из тяже­ленной лиственничной плахи, рассчитанная на це­лую компанию, стоит так заманчиво близко к воде, чо Пулат, не задумываясь, усаживается на нее пе­рекурить. Но прежде чем достать сигареты, он закатывает штанины и с удовольствием окунает ноги в торопливо бегущую воду арыка. Прогретая за дол­гий и жаркий день арычная вода успела остыть и приятно холодит босые ступни усталых ног. Бла­годать... Так можно просидеть до утра. Оглядывая пустые скамейки у соседних домов, Пулату неожи­данно вспомнишь картины его далекой студенческой юности.

Учился он в Москве, жил в Замоскворечье, где в пятидесятые годы стояло еще множество особняков с садами, палисадниками и такими же скамеечками.

Вспоминается ему и Оренбург, где он три месяца пробыл на преддипломной практике, строил мост через Урал. Снимал он там комнату в старинном купеческом районе Аренда, где жили татары, и квар­тал у них тоже именовался махалля — на узбекский манер, он даже помнил его название, оставшееся от прошлой жизни, — Захид-хазрат. По вечерам он ходил гулять в парк с очень милым названием — "Тополя".

Пулат вслушивается в шелест высоких серебри­стых тополей, высаженных вдоль арыка, и шум де­ревьев напоминает ему парк в далеком Оренбурге, окраинами уходящий в великую казахскую степь.

Бегущая ночная вода притягивает сигаретный дым, и он стелется над арыком, как бы пытаясь бежать с ним взапуски, но силы неравны, и сток, как промокашка, вбирает табачный дым. Пустые скамейки наталкивают его на приятное размышле­ние, приходит на память строка из песни, тоже давней, из студенческой жизни: "Ночь — время влюбленных", и он улыбается, подумав, чо вряд ли в такую удивительную ночь пустуют скамейки в Замоскворечье, если, конечно, они сохранились, или в Оренбурге, на Аренде, где он некогда жил.

Сейчас они принадлежат влюбленным. Он знает, что почти за каждым глухим дувалом в доме есть юноша и девушка в возрасте Ромео и Джульетты, но скамейки будут пустовать даже по ранней весне, когда розово и дурманяще цветет миндаль и стоят, словно в снегу, благоухая, яблоневые сады, потому что тут другие традиции, нравы, обычаи, и вряд ли здесь наткнешься на влюбленных, встречающих рассвет. И ему вспоминается Миассар, назвавшая его редкие наезды в Дом культуры ухаживанием. "Опять райком виноват?" — шутя подумал Махмудов и быстро под­нялся; уходить от арыка не хотелось.

"Диковинная ночь, сна ни в одном глазу, хотя какой тяжелый выдался день,

— рассуждает Пулат, медленно возвращаясь домой. — Далеко забрел, обошел чуть ли не всю махаллю, раньше точно так же в Замоскворечье или в Оренбурге обходил квартал с трещоткой об­щественный сторож. Вот и я сегодня оберегаю ночной покой своих односельчан. Впрочем, охранять их покой днем и ночью и есть моя обязанность", — выплывает откуда-то строгая мысль.

Пулат продолжает удивляться неожиданной бод­рости — спать ему действительно не хочется, хотя ночь накануне спал тяжело, мучил его один и тот же сон. Будто идет он по своему любимому Крас­ному мосту, спешит с цветами, а на другом берегу дожидается его Миассар, машет рукой, торопит.