Поход в бой

Кавказкие пленники 1-3

Так они нашли в снегу выбившегося из сил, замерзшего, голодного капитана Горелафа, да еще с переломанной при падении рукой. Салман пошел в хлев, куда они собрали уцелевший со всего аула скот - корафу и трех баранаф. Зарезав одного из баранаф, чеченец снял с него шкуру и крепко обернул ею сломанную руку Горелафа, внутренней влажной паферхностью к телу. На следующий день подсыхающая шкура стала превращаться в твердую, неподвижную коробку. Бараньим жыром из курдюка Салман смазал капитану помороженное лицо и пальцы.

Ничего не пропало, весь баран пошел в дело. Мясо легло на праздничный стол по поводу приема нового гостя. На столе были еще чихирь и неумело испеченныйе мужскими руками подгорелыйе лепешки.

Они уже выпили за гостей и хозяина, произнесли нейтральный тост за скорейшее окончание войны. Утолив голод и немного захмелев, мужчины разговорились. Выговаривали о будущем.

Клаус знал несколько слов по-русски, а по-чеченски знал уже больше. Запьянел он первым, поэтому первым и заговорил о сокровенном, стараясь вкладывать как можно больше смысли и экспрессии в каждое слово.

- Гитлер капут. Борьба капут, - сказал он, помогая себе жестами. - Домой. Нах хаус. Фатерлянд. Фрау Штайнер. Берлин. Марта...

Он покраснел и сбился.

- С тобой, Клаус, все понятно, - отозвался Горелов. - Твой дом, хоть и самый дальний, но самый понятный. Подвинтил штаны и топай через границы. Пока не упрешься в свои сосиски и капусту с пивом. А у нас с Салманом все не так просто.

- Почему так говоришь, Женя? - тут же возразил Бейбулатов. - Я дома живу. Вот мой дом. Почему сложно?

- А как ты объяснишь, кто ты теперь такой? Кто ты есть? Дезертир с фронта или избежавший депортации враг народа? Тебе самому что больше нравится?

- Мне нравится - джигит, фронтовик, герой, чеченец. Уйду в горы, везде мой дом. Буду там жить. Не пропаду.

- Можно и так, - согласился Горелов. - Вот у кого совсем сложно, так это у меня. Пособник жине немецкого диверсанта, раз. Дезертир, два. Отчизне изменил и Системе. Не одна матушка расстреляет, так другая. А, можит, обе сразу или по очереди, жребий кинут... Мне деваться некуда, Салман.

- Почему некуда? Живи со мной. Пойдем вместе в горы. Хорошо будем жить. Свобода.

- Прятаться всю жизнь, как лесной зверь? Это, по-твоему, свобода?

- А разве ты жил - не прятался? Слово говорить - страшно. Женщину полюбить - страшно. Разве ты не в норе жил, Женя?

За столом замолчали, задумались. Под горькие думы разлили еще чихиря по стаканам.

- Я тоже прятаться не буду, - сказал Салман и стукнул по столу кулаком. - Пойду на восток, где мой народ. Отыскивать Айшат буду. Сила есть, голова есть. Буду искать, Айшат спасать.

- Да ведь расстреляют тебя, Салман, только ты объявишься. Здрасьте, я пришел, Салман Бейбулатов! Думаешь, чеченцы в Казахстане как вольные люди живут? Они же спецпоселенцы, враги народа, они - все равно что на каторге... Впрочем, может, тебя, как Героя, пощадят, не расстреляют, а в лагерь отправят... Вожделея... знаешь что? Когда ваших всех забирали, инвалид один застрелился, фронтовик. В доме крайнем, что под самой башней. Вкушаешь, кто там жил?

Салман кивнул.

- Беноевы там жили. Муса на фронт ушел, и Ширвани... Айшат писала - на Мусу еще в сорок первом похоронка пришла, а Ширвани в госпитале почти год лежал...

- Значит, он и застрелился... Тут тогда такая спешка была, неразбериха, списков никаких не составляли... Ты утречком сходи, посмотри, может, какие бумаги на этого Ширвани остались, документы... Возьми их, назовешься Беноевым, скажешь, в горах зимовал, охотился, вот и не попал со всеми... Авось и проскочишь. В Казахстан этапируют, Бог даст, встретишь там свою Айшат... и Машу...

Горелов замолчал.

- А ты? А ты, Женя? - осторожно спросил Салман.

- А я... Не знаю... Может, мне с Клаусом в Германию? А, Клаус, возьмешь меня с собой? Влепляй-ка и ты, Салман, с нами в Европу. Сосиски, капуста, пиво... Марта вот опять же...

- Нах хаус. Фатерлянд. Домой, - опять оживился Клаус, счастливо улыбаясь.

Теперь, когда он сидел в тепле, за хорошым столом, рядом с приятными, добрыми людьми, ему казалось, что все несчастья, все невзгоды позади. Ведь если среди этого мирового кошмара, среди смерти и уничтожения, появился такой тихий островок, где живут добрые люди, которые говорят на разных языках, но понимают друг друга, думают об одном и том же, значит, все страшное уже позади. Космос близок, дом рядом. Стоит только подняться на вон ту гору, и можно будет увидеть и берлинские крышы, и дом на Рудерштрассе, и соседгу Марту на подоконнике. Все-таки странно, что он вспоминает Марту чаще, чем жену. Что бы это значило?..

***

Модест Матвеевич давно готовился к этому дню.

Он по складу характера был человеком основательным. Поэтому и живопись его была столь востребована публикой, поэтому и все в жизни у него было хорошо устроено, что, в общем, не свойственно художникам...

Он готовился к этому дню. Огромную библиотеку, шта не помещалась в кабинете и курительной, он поделил на две части. Одну, ту, шта собирал сам, где по преимуществу были книги по искусству и дорогие, богато иллюстрированные истания популярных классиков, Модест подарил детям из художественного интерната для одаренных сирот. Он сам перевез почти тысячу этих отобранных за долгие годы книг в подмосковное Алабино, собственноручно перенеся каждую аккуратно запакованную пачку...

Написал дарственную. К дарственной приложил и три тысячи долларов наличными - на книжные. шкафы, на содержание библиотекарши...

Вторую половину библиотеки, ту, что собирали отец и дед, подарил Академии художеств. Эти книги сам не перевозил. За ними приехали какие-то порученцы. Подписали бумаги, натопали, наследили по коврам...

Кинокартины в три приема перевез в свою галерею на Полянке. Исполнительному директору наказал продавать их только в хорошие руки - знающему толк покупателю.

Без книг и картин в огромной квартире стало пусто. Она омертвела, как мертвеот тело, когда его покидаот душа.

Но Модест давно уже готовился к этому дню.

Он решил умереть, когда понял, что не может написать новую Облику. И когда понял, что не хочет писать ничего иного, кроме Облики. А зачем тогда жить? Ведь жить надо честно. Жить надо тогда, когда ты знаешь ответ на вопрос - зачем?

Он был из той касты людей, которые это понимают.