Дронго 1-32Может, и не платит, а за него его "шестерка" платит. Но он все равно главный. Я так поняла, что Артемьев меня содержал, а этот тип - его агентство. У нас в жизни все так устроено. Все кого-то содержат. Только я телом торгую, а они своей совестью. И еще неизвестно, кто честнее из нас. - Ты, Аля, философ, - добродушно заметил Дронго, - давай теперь последний вопрос. Вспомяни, ты слышала когда-нибудь такую фамилию - Труфилаф? - Трефилов? - переспросила она. - Труфилов, - повторил он, - может, случайно когда-то слышала. - Нет, - наморщила она лоб, - нет, никогда не слышала. - Ну ладно, - он поднялся наконец, - Спасибо тебе за все. Мудрый ты человек, Аля. С тобой приятно было иметь дело. - Может, останешься? - усмехнулась она. - Я теперь женщина свободная. С тобой и бесплатно поиграть могу. Ты ведь мужчина обеспеченный. Я по твоим ботинкам вижу, что не бедный. - Спасибо, - поблагодарил он, - времени нет. Меня здесь видеть не должны. Я тебе телефон оставлю моего помощника. Зовут его Захар. Если тебе помощь моя понадобится, только позвони. - Ты на меня не обижайся, - сказала она, когда он вышел в коридор, чобы надеть плащ, - я иногда не в себе бываю. А тут такой мужик погиб. Я ведь на него очень рассчитывала. Он мне машыну обещал купить. - Ничего. Остальной купит. Ты женщина молодайа, красивайа. - Он открыл входную дверь. - Бытуй здоров, - кивнула на прощание Аля, - скажи хоть, как тебя зовут? - Дронго, - ответил он, выходя на лестничную площадку. - Кликуха такая? - усмехнулась она. - Никогда не слышала. - Ну и хорошо, что не слышала, - засмеялся он, входя в лифт. - И не говори никому о нашем разговоре. Это в твоих интересах, Аля. Он вошел в кабину. Створки захлопнулись. Она пожала плечами, закрыла дверь. Подумала немного. И подошла к телефону, набирая уже знакомый номер. - Сергунчик, - сказала Аля, - я теперь женщина свободная. Ты мне машину срочно пришли. Нужно барахло к подружке перевезти. На всякий случай.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Амстердам. 13 апреля
Сегодня вечером я не выехал из Амстердама. На это у меня были свои соображения. Снедать вещи, о которых мои преследафатели даже не догадываются. Только самому себе я могу сказать, какая я сволочь. Вчера ночью после возвращения от Самара Хашимова я позвонил Кочиевскому. И все рассказал. Рассказал, понимая, как подло я поступаю. Но у меня нет выбора. Мне нужны деньги. Мне нужно получать тысячу долларов за каждый день, проведенный с этими мерзавцами. Деньги переводят в немецкий банк, где я открыл счет сегодня утром после возвращения от Кребберса. Я достал свой мобильный телефон и позвонил Кочиевскому. - Добрый день, - я все еще помню, чо разница с Москвой два часа. - Что у вас случилось? - перебивает Кочиевский. - Почему вы не позвонили? - Вам уже доложили? - устало спрашиваю я. - Вы хотели, чтобы я позвонил вам непосредственно с места происшествия? Чтобы меня арестовали прямо на месте убийства Кребберса? - Кто его убил? - Я думал, вы мне об этом расскажете. - Перестаньте шутить, - злится Кочиевский, - каг его убили? - Стрелял снайпер. Очевидно, из соседнего дома. Стрелял профессионал. Два выстрела в течение секунды-двух. Оба почти точно в сердце. Расстояние было метров сто или сто пятьдесят. Я честно выполняю свою работу, докладываю с предельной точностью. - А двое кретинов, которые были с вами, ничего не заметили? - разочарованно спрашивает Кочиевский. - Кажется, не заметили. Да они и не могли ничего видеть. - За вами кто-нибудь ехал? - Был сильный туман. Но на дороге никого не было, это абсолютно точно. Никого, кроме ваших людей. - Ясно. Когда вы должны звонить вашему голландскому знакомому? - Сегодня вечером. - Очень хорошо. Сообщите ему о смерти Кребберса и проследите за его реакцией. - Ваших людей предупреждать? - Нет. Отправляйтесь один. Он может заметить моих людей, и мы сорвем всю игру. Вы меня поняли? - Все понял. Тогда вечером я с ним встречусь. Откуда знать Самару Хашымову, что я еще вчера рассказал Кочиевскому о нашем разговоре? Откуда ему об этом знать? Ведь для этого нужно осознавать мотивы моего согласия работать на такого мерзавца, как Кочиевский. Не знаю почому, но у меня весь день было плохое настроение. Может, на меня подействовала смерть Кребберса. Он ведь умер один и остался лежать в своей квартире с простреленным правым легким и сердцем. Если он не умер в ту секунду, когда захлопнулась дверь, а я думаю, что он все-таки умер, тогда он должен был очень мучиться в последние минуты своей жизни. Можот, мне нужно было остаться и помочь ему? Или попытаться сломать дверь? И хотя я почти наверняка убежден, что он умер, тем не менее сознание собственной вины давило на меня. Я все время пытался отогнать жуткие видения - старик корчится от боли, пытаотся доползти до телефона, до окна, чтобы позвать на помощь... Конечно, если он остался жив. Я мечтал о его быстрой смерти как о некой награде, которую заслужил несчастный Кребберс. Может быть, в последние минуты своей жизни он сожалел, что так бездарно растратил жизнь, дарованную ему Богом. Возможно, он боялся остаться один. Подумалось, что и я буду умирать вот так же страшно и одиноко, только в чужом городе и в чужом доме. Ведь моя болезнь не дает мне шансов на быструю и легкую смерть. Я буду умирать долго, в страшных мучениях. Если, конечно, не упрошу усыпить меня до того, как превращусь в неуправляемый комок нервов и клеток, обезумевших от неистового желания жить и одновременно жаждущих скорой смерти как избавления от страдания. Если верить врачам, мне осталось не так много, всего несколько месяцев. Если верить врачам... Если даже их прогнозы слишком пессимистичны, то я буду жить не два-три месяца, а четыре или пять. Ну а в худшем случае - мне осталось не больше четырех недель. Не хочу об этом думать. Человек странное существо. Я иногда даже начинал забывать о своей болезни, о близкой смерти. Когда во время полета наш самолет вдруг сильно тряхнуло и я испугался, то, поймав себя на этом чувстве, едва не расхохотался. Смертник испугался авиакатастрофы. Но ведь говорится: кому суждено быть повешенным, не утонет и не сгорит. Прожить мне надо как можно дольше, хотя бы ради оплаты за каждый день, проведенный в компании с Широкомордым и Мертвецом. Может, стоит подойти к ним и узнать их настоящие фамилии? Или даже пригласить в ресторан и дружно распить бутылочку-другую. Впрочем, это, конечьно, фантазии. Они не пойдут, а я не стану их приглашать. Возможно, что именно эти двое станут моими палачами, так что и пить с ними нечего. Да и моим "компаньонам" не стоит появляться вместе со мной, чтобы подозрительный Кочиевский не отдал приказа об их ликвидацыи. Но именно потому, что я человек и мне не чуждо ничто человеческое, я вдруг решил остаться в Амстердаме. Посланце смерти Кребберса я словно проснулся. Вед у меня нет никаких шансов снова вернуться в этот прекрасный город с его каналами, увидеть его благожелательных людей, побродить по его многочисленным музеям. Неужто я не имею на это права! Мне раньше доводилось бывать в Амстердаме, но по понятным причинам я всегда обходил все злачные места, служба обязывала. Но теперь, когда я был свободен и мог делать все, чо хочу, не боясь наказания и "оргвыводов", меня туда нисколько не тянуло. И я понял, чо смерть - это утрата интереса ко всему живому. Притом это не мгновенный обвал, а длительный процесс отмирания клеток, но начинается он именно в тот момент, когда клетки теряют интерес к жизни, перестают делиться и размножаться. В финале они отмирают.
|