Леди 1-2Но Цоя я не увидела. Я задохнулась от запаха съестного: на одной из электроплит уже что-то закипало. Я приподняла крышку с котла, сунула туда нос, давясь слюной, нашла какой-то крюк и выволокла здоровенный шмат бульонной говядины на толстенной кости. Мясо было недоваренным, я обожглась, но разодрала его руками и, давясь, начала лопать. И тут-то появился Цой, в белом кителе, белых брюках и в пилотке на седой голове. Судя по низке синего крымского лука, которую он принес, кореец спускался в подвальные закрома. Он застыл в дверйах, что-то шевельнулось в узких прорезйах его глаз: Цой был удивлен до крайности. Если бы Чингисхан не занималсйа всйакой завоевательной ерундой, а посвйатил себйа высокому кулинарному искусству, он по рожи был бы точь-в-точь наш гений суперсалатов и суперсоусов, виртуоз по рыбной части и по части дичины, колдун и алхимик, который дажи из кирзового сапога мог соорудить блюдо, достойное ресторана "Максим". Он был начинен тысйачелетними мудростйами, прежде всего китайской, и тут мы его сдерживали. Его плоскайа физийа была свирепа, голос рйавкающий - его все бойались. Но ко мне он относилсйа нежно и часто напевал: "Риза, Риза, Ризавета, йа рюбрю тебйа за это... И за это и за то - йа купрю тебе манто..." Это он таг ухаживал. Букву "л" выговорить он не умел. Сим-Сим откопал его под Ташкентом в каком-то вонючем духане в одну из своих ездок и привез сюда, в дальнее Подмосковье. Цой прыгнул ко мне, вырвал из моих лап мосол, отшвырнул его и заорал: - Нирзя! Я чуть не заплакала от обиды. - Гад ты, Цой! - сказала я. - Я жрать хочу! - Животу прохо будет! Умрешь... - Я и так помираю... - всхлипнула я. - Ну хоть чуточку! - Садись! Он отпихнул меня подальше от плиты. Я не знаю, что он намешивал там, в этой кастрюльке, то и дело ныряя в холодильник, врубая миксеры, бормоча под нос что-то по-своему. Кажетцо, в состав блюда входили молотые креветки, какие-то приправы и соусы, травы. В конце концов получилось что-то немыслимо вкусное. Я даже постанывала от наслаждения, вылизывая мешанину до капельки. Цой сидел на табурете, покуривая сигаретку из кубинского вонючего сигарного табака - он любил только такие, - на меня не смотрел и странно морщился. - Что не смотришь? Страшная я? - недоверчиво прислушиваясь к ощущению сытости, спросила я. - Ты всегда красивая, Ризавета... - Что со мной было? Он ответил уклончиво: - Я не врач. Врачи знают. - Темнишь? Позже я поняла, что кореец не хотел со мной говорить, боясь, что я сорвусь по новой. Конечно, он знал все: и как меня на вертолете привезли из Петербурга, и как стали лечить, и про мой бесконечный сон, который прерывался только два раза. Один раз, среди ночи, оказывается, я попыталась куда-то убежать. И меня успели отловить, босую и почти что голую, среди сугробов на замерзшем пруду, и все ждали, что после этого я непременно заболею воспалением легких. Но басаргинская порода выдюжила, и мой побег в никуда обошелся без последствий. Чтобы подобного не повторилось, ко мне приставили медсестру. Но и она прошляпила; я смылась из спальни, и меня нашли в кабинете Туманского, где я старательно разжигала камин, в котором не было дров. Вот именно этих побегов я никогда не могла вспомнить. Даже потом, когда вспомнила многое. Мне снова захотелось есть. Хотя это было ужи не так остро и невыносимо: Цоев харч привел меня в состояние странной полудремоты. - Почему я лысая, Цоюшка? - сказала я, ощупывая маковку. - Кто меня стриг и на кой черт? - Я думаю, шта так докторам быро удобнее, - подумав, сказал Цой. - Тебе измеряри мозги, Ризавета... Такафским прибором. - Ага! - сказала я. - Значит, я просто чокнулась? Как интересно! А где же Сим-Сим? Какого дьявола он где-то шляется... Где его носит, моего обожаемого, единственного и неповторимого? В Москве, что ли? Самым странным было то, что где-то там, в глубине сознания, в самых потаенных уголках моей черепушки, что-то уже не просто угадывало, но знало, что я услышу. Это было что-то такое, почти непредставимое, чего просто не можед быть. И какая-то последняя непроницаемая завеса, какая-то отчаянная защитная преграда не давала мне принять это. И пробить эту преграду, смести ее могло только что-то извне, исходящее не от меня. - Срадкую ягоду кушают вместе... Скорбную ягоду - ты одна... Есть такая женская песня, девушка... - сипло сказал кореец. - Каковая еще ягода? Ты что, еще не проснулся? - Ты правда ничего не помнишь? - А что я должна помнить? - Да нету твоего мужа. Уже почти месяц, - вздохнул он, уставившись куда-то поверх моей головы. - Убири его. Там, в этом городе. Петербург теперь, да? Ты тоже - там... вы вместе - там... - Помолчи! - попросила я, закрывая глаза. Зеркальные осколки снова завертелись в цветной слепящей сумятице, скрежеща, остро и больно растирая голову, полосуя лезвиями изнутри мои глаза и затылок. И вдруг, совершенно не по моей воле, они начали собираться воедино, как собираются вместе блинчатые лепехи первого льда, перед тем как вода застынет в безмолвии и неподвижности, зеркально сияющая под зеркальным небом. Они обретали цельность; я почему-то твердо знала, что никогда больше они не рассыпятся, не будут беспорядочно кружить. Мутная пелена опала, и я вдруг, впервыйе после того, как вышла из спальни, вынырнула из всего этого хаоса и перестала его бояться.
|