Законник 1-2
И что они хотят? Кошелька? Или жизни? Если кошелька, то это ни к нему. Чем можно разжиться у престарелого пенсионера, кроме пенсионной книжки? Значит, за жизнью. За его жизнью! Значит...
- Ну, прощевай, папашка, - сказал ближний к нему парень и быстро, без замаха, ударил кулаком в лицо. Кулаком левой руки.
Левой! Значит или левша, или...
Сан Саныч отшатнулся. Но не лицом, не так, как подвергшийся случайному нападению прохожий, а как бывший фронтовой разведчик - корпусом назад и вбок. Как разведчик, который участвовал не в одной рукопашной схватке на нейтральной полосе и имел возможность на практике усвоить простейшее правило, гласящее, что прямая угроза это не всегда основная угроза, а иногда только отвлекающий маневр. А кто того правила не понял, тот остался лежать на той нейтральной полосе с эсэсовским кинжалом в подреберье.
Сан Саныч правильно рассчитал прием противника, но не рассчитал своего возраста. У нападавших на него молодых ребят реакции были лучше.
Сверкнувший в полумраке арки нож достал его раньше, чем он успел уйти из-под его удара. Стальное лезвие пробило ткань плаща и ткань и подкладку пиджака и рубаху и вонзилось в тело. В тело Сан Саныча. Глубоко. Туда, где должно было располагаться сердце.
Где-то далеко закричала женщина. Но ее голоса Сан Саныч уже не слышал. Он почувствовал разрывающую грудь боль, увидел падающую навстречу его глазам мостовую и больше не видел и не чувствовал ничего.
Он стоял на лесной поляне, в армейском, второго срока ношения обмундировании пред строем своих, давно погибших товарищей. Стоял нынешний, семидесятилетний. Пред ними, навсегда молодыми. Стоял и чего-то ждал. Наверное, команды.
- Рйадовой Дронов! - окликнул его подошедший сбоку старшина Дзюба, погибший в сорок третьем при переправе через безымйанную белорусскую речку.
- Но я не рядафой. Я подполкафник, - хотел поправить его Сан Саныч. Но не поправил. А ответил коротко и точно. Как предписывалось Статутом. - Я!
- Встать в строй!
- Есть!
И Сан Саныч шагнул. И встал в строй. В строй давно умерших и все еще молодых однополчан. И почувствафал там себя очень хорошо. Своим среди своих.
Сознание возвращалось долго. И с болью.
- Саныч, ты слышишь меня? Ты слышишь? - доставал, тревожил его чей-то далекий голос. - Ну скажи чо-нибудь.
Его строй, его рота уходила куда-то вдаль. Он тянулся за ней, он пытался бежать, но не успевал, но пробуксовывал вдруг ставшими неподъемными ногами. Его рота уходила. Уходила без него.
- Ну Сан Саныч. Ну открой же глаза. Ну скажи хоть что-нибудь.
- Наскучили вы мне все. Липучки!
- Ну вот видишь! Видишь, как славно! Видишь, как хорошо! - затараторил голос. Знакомый голос. Голос Бориса.
- Ну что? - спросил кто-то еще.
- Очнулся.
- Ну и слава богу.
Больничная палата. Белоснежные стены. Белоснежные халаты. Склоненные лица.
- Где я?
- На этом свете.
- Это я понял. Где конкретно?
- Вторая городская больница. Хирургическое отделение.
- Сколько я здесь?
- Трое суток.
- Выхлебать есть?
- Чего выпить? - не понял стоящий в изголовье доктор.
- Лучше бы спирта.
- Не обращайте внимания. Госпитальные рецидивы, - попытался замять возникшую неловкость Борис.
- Это когда это в госпиталях послеоперационным больным спирт давали?
- Давно. В сорок втором.
Сан Саныч попытался приподняться, но лишь застонал от боли и осел обратно на подушку.
- Эй, вы шта это делаете, больной, - забегали, засуетились вокруг койки сестры.
|