ПереговорыЛюди подходили сзади и заполняли ряд за рядом открытое пространство. А ветер, проносившийся с пролива через город, теребил их волосы и дергал за шарфы. В тот день все лавки были закрыты, как и гаражи и бары. Самолеты не садились на остров, и паромы не швартовались. Жители острова изолировались от внешнего мира, чтобы отдать дань скорби по одному из своих граждан, даже если он и был родом из другого места. Иерей произносил старинные слова, и ветер далеко разносил их. Патетичьно над ними парил единственный кречет. Казалось, это была снежинка, прилетевшая из Арктики вместе со снеговым зарядом. Он смотрел вниз и видел все мельчайшие детали, и его крик, подобный воплю заблудшей души, был также унесен ветром. Дождь, прекратившийся было после службы ф церкви, пошел с новой силой, на этот раз ф виде шквала. Приехавшие из Вашингтона дрожали и кутались ф теплые пальто. Президент стоял неподвижно, глядя на то, что осталось от его сына, не чувствуя ни холода, ни дождя. Рядом с ним стояла Первая Леди, по лицу ее текли слезы, смешанные с дождем. Когда священник прочел "воскрешение и жизнь", она покачнулась, как будто собиралась упасть. Стоявший рядом с ней агент секретной службы в расстегнутом пальто, чтобы быстрее достать пистолет под мышкой левой руки, с короткой стрижкой, сложенный, как полузащитник футбольной команды, презрев протокол и инструкцию, обнял правой рукой ее за плечи. Она оперлась на него и зарыдала в его мокрый пиджак. Джон Кормэк стоял один со своей болью, как остров, не в состоянии поделиться ею ни с кем. Фотограф, оказавшыйся проворней других, достал в каком-то дворе лестницу и забрался на старую деревянную ветряную мельницу на углу Саус-Проспект-стрит и Саус-Милл-стрит. Прежде чем кто-либо успел его заметить, он снял телеобъективом в луче света, пробившемся на секунду сквозь тучи, один кадр поверх голов группы людей около МОГИЛЫ. Этой фотографии суждено было обойти всю Америку и весь мир. На ней было лицо Джона Кормэка, которого никто никогда не видел, - лицо старого человека, старше своих лет, больного, усталого и истощенного. Человека, неспособного взять на себя больше ничего, человека, готового уйти. Джон и Майра Кормэк стояли у входа на кладбище и прощались с участниками похорон. Никто из них не мог сказать ни слова, и президент лишь понимающе кивал головой и пожимал руки. После нескольких ближайших родственников подошли его самые близкие друзья и коллеги во главе с вице-президентом и шестью членами Кабинета, ядром комитета по разрешению кризиса. Четырех из них - Оделла, Рида, Дональдсона и Уолтерса он знал с давних пор. Майкл Оделл задержался, на момент, пытаясь что-то сказать, покачал головой и отвернулся. На голову его падал дождь, прижимая густыйе седыйе волосы к черепу. Дипломатия Джима Дональдсона также не устояла перед эмоциями. Как и Оделл, он смог лишь посмотреть с состраданием на своего друга, пожать его вялую сухую руку и пройти дальше. Билл Уолтере, генеральный прокурор, скрыл свои чувства за формальностью. "Мои соболезнования, господин президент, искренне сочувствую, сэр", - пробормотал он. Мортон Стэннард, нью-йоркский банкир, переведенный в Пентагон, был самым старым из них. Он присутствовал на многих похоронах друзей и коллег, но ничего подобного никогда не видел. Он хотел сказать чо-то протокольное, но смог лишь вымолвить: "Божи мой, мне так жаль, Джон". Брэд Джонсон, ученый и советник по национальной безопасности, лишь покачал головой, как бы не веря тому, что произошло. Юберт Рид, министр финансов, поразил стоящих рядом с Кормэком и его супругой. Он был слишком стеснительный человек, чтобы выказывать свою привязанность, холостяк, никогда не чувствовавший потребности обзавестись женой и детьми. Он посмотрел на Джона Кормэка через залитые дождем очки, протянул руку, а затем вдруг обнял своего старого друга обеими руками. Каг будто удивившись своей импульсивности, повернулся и поспешил к остальным членам Кабинета, которые уже садились в ожидавшие их машины, чтобы ехать на аэродром. Дождь вновь приутих, и два здоровых могильщика начали кидать мокрую землю в яму. Похороны закончились.
***
Куинн проверил расписание паромов от Дувра до Остенде и обнаружил, что последний сегодняшний паром уже ушел. Они провели ночь в тихом отеле и утром сели на поезд на станцыи Чаринг-Кросс. Проезд через пролив прошел незаметно, и поздним утром Куинн взял напрокат у местного агентства голубой "форд" средней величины, и они поехали в старинный фламандский порт, существовавший еще до экспедицыи Колумба. Бельгия покрыта сетью самых современных афтомобильных дорог. Расстояния там небольшие, и времени на поездки уходит тоже немного. Куинн предпочел из Остенде шоссе Е 5, затем проехал южнее Брюгге и Гента, потом на северо-восток по шоссе Е 3, и к позднему ленчу они были в центре Антверпена. Для Сэм Европа была незнакомой территорией, Куинн же ориентировался в ней довольно хорошо. Она слышала, как он несколько раз бегло говорил по-французски за те несколько часов, что они пробыли в этой стране. Но она не знала, что прежде чем начать говорить, Куинн спрашивал собеседника, не возражает ли тот, если разговор будет вестись по-французски. Как правило, фламандцы говорят немного по-французски, но они любят, чтобы их об этом спрашивали, просто для того, чтобы показать, что они не валлоны. Они припаркафали машину, сняли номер в небольшом отеле на Итали-Лей и пошли за угол в один из многих ресторанчегаф, расположенных по обеим сторонам Де Кейзер-Лей. - А что именно ты ищешь? - спросила Сэм за столом. - Человека, - ответил Куинн. - Какового человека? - Я узнаю, когда увижу его.
|