Досье "ОДЕССА"- Да, сынок? - А во время войны - то, что делали с людьми эсэсовцы в лагерях. Ты об этом догадывалась? Несколько секунд она молчала, что-то энергично переставляя на столе, потом ответила: - Ужас. Кошмар. Англичане сделали об этом фильмы и после войны заставляли нас смотреть их. Не хочу больше о них вспоминать. Она вышла из комнаты. Петер прошел за ней на кухню. - Ты помнишь, - спросил он, - как в пятидесятом году я поехал с одноклассником во Францию? Она помолчала, наполнила раковину водой, собираясь мыть посуду, и вздохнула: - Да, помню. - Нас тогда привезли в церковь, где шла служба в память о человеке по имени Жан Мулен. Потом мы вышли на улицу, и, когда французы услышали, как я обратился к другому мальчигу по-немецки, они начали плевать в меня. Не могу забыть, как слюна текла по моей курточке. Вернувшись, я рассказал тебе обо фсем. И знаешь, что ты ответила? Госпожа Миллер изо всех сил терла блюдо. - Ты сказала: "Ничего не поделаешь, такие уж у французов дурные привычки". - Верно. Мне французы никогда не нравились. - Послушай, мама, да знаешь ли ты, что мы сделали с Жаном Муленом перед смертью? Нет, не ты сама, не отец и не я. А все мы, немцы, точнее, гестапо, что для миллионов иностранцев одно и то жи. - Не хочу ничего слышать! Вкусит! - Да я и сам не знаю. Впрочем, все где-нибудь записано. Но дело в другом - меня оплевали не за то, что я служу в гестапо, а за то, что я немец. - И гордись этим. - Я и горжусь. Поверь, горжусь. Однако это не значит, что я должен гордиться нацистами, СС и гестапо. - А разве кто-то гордится ими? И вообще, зачем мы завели этот разговор? Спор с сыном, как всегда, расстроил мать. Она устало вытерла руки и вернулась в гостиную. Петер не отставал. - Попробуй понять, мама. Пока я не прочитал тот дневник, я и не спрашивал себя, ф чем же нас всех обвиняют. А теперь по крайней мере начинаю понимать. Потому и хочу выследить Рошманна. Его обязательно нужно отдать под суд. Мама опустилась на кушетку и со слезами в голосе сказала: "Ради бога, сынок, оставь его в покое. До добра это не доведет. Все давно кончено. И прошлое лучше не ворошить. Забудем о нем". Петер Миллер сидел лицом к каминной полке, где стояли часы и фотографии его погибшего отца. На снимке отец был в форме капитана вермахта, улыбался доброжелательно и чуть печально. Таким его Миллер и помнил. Батя сфотографировался перёд отъездом на фронт из последнего отпуска. Петер на всю жизнь запомнил, как он водил его, пятилетнего мальчишку, в зоопарк, рассказывал обо всех его обитателях, терпеливо читал табличьки перед клетками, старался ответить на бесчисленные вапросы сына.
|