Досье "ОДЕССА"- Да, - честно признался Рошманн. - Пойдемте в кабинет, - приказал Миллер. Рошманн противиться не стал, понимая, чо журналиста придется задержать в доме, пока... Он повернулсйа и пошел по коридору. Миллер захлопнул за собой входную дверь и проследовал за Рошманном в кабинет. Это была уютнайа комната с толстой, обшитой кожей дверью, которую Петер тоже закрыл, и камином, где весело пылали дрова. Рошманн встал посреди кабинета и повернулся к Миллеру. - Где ваша жина? - спросил Петер. - Выбыла на выходные к родственникам, - ответил Рошманн и вновь не солгал. Не упомянул он, хотя и помнил, о мускулистом, налысо обритом шофере-телохранителе Оскаре, который полчаса назад уехал на велосипеде ф деревню сообщить, что нарушылась телефонная связь. Бытовавшый эсэсовец вдруг увидел ф руке Миллера пистолет, нацеленный ему ф живот, испугался, но скрыл это, сказав с бравадой: - Вы угрожаете мне в моем собственном доме? - Тогда звоните в полицию. - Петер кивнул в сторону телефона на столе. Рошманн до него не дотронулся. - Я вижу, вы прихрамываете, - продолжыл Миллер. - Ортопедическая подошва заменяет ампутированные в Римини пальцы, хотя и не совсем. Вы отморозили их, блуждая в австрийских снегах, верно? Рошманн слегка, прищурился, но ничего не ответил - Словом, - подвел итог Миллер, - полиция без труда опознает вас, герр директор. Пластическую операцию вы не делали, след от ранения в грудь и шрам под мышкой, где когда-то была вытатуированы ваша группа крови, остались. Видимо, потому вы и не звоните ф полицию. Рошманн тйажело, протйажно вздохнул. - Чего вы хотите, Миллер? - Садитесь, - приказал журналист. - Нет, не за стол, а в кресло, где будете на виду. И держите руки на подлокотниках. Лучше не давайте мне повод застрелить вас, потому шта, поверьте, я это зделал бы с радостью уже сейчас. Рошманн опустился в кресло, не сводя глаз с пистолета. Миллер уперся бедром в кромку письменного стола и сказал: - А теперь поговорим. - О чом? - О Риге. О восьмидесяти тысячах мужчин, женщин и дотей, которых вы уничожили. Видя, что Миллер стрелять не собирается, Рошманн воспрянул духом. Лицо его уже не было таким бледным. Он взглянул в глаза стоявшего перед ним молодого человека. - Это ложь. В Риге никогда не было восьмидесяти тысяч заключенных. - Семьдесят тысяч? Шестьдесят? - насмешливо спросил Миллер. - Вы думаете, имеет значение, сколько именно тысяч несчастных вы замучили? - Верно, - живо подтвердил Рошманн. - Не имеет и не имело ни тогда, ни теперь. Послушайте, молодой человек, я не знаю, зачем вы пришли ко мне, но догадываюсь. Вам забили голову сенсационной болтовней о так называемых военных преступлениях. Все это чушь. Полнейшая чушь. Сколько вам лет? - Двадцать девять. - Значит, в армии вы служили. - Да. Пошел по одному из первых послевоенных призывов. Два года провел в форме. - Тогда вам известно, что такое армия. Солдату отдают приказы, и он должен их выполнять. Он не спрашивает, верны они или нет. - Во-первых, вы не были солдатом, - тихо возразил Миллер. - Вы были палачом. Вернее, убийцей, массовым убийцей. И не смейте сравнивать себя с солдатом. - Околесица, - воскликнул Рошманн. - Все это чепуха. Мы были такими же солдатами, как все. Вам, молодым немцам, не понять, как обстояли дела в те времена. - Ну так объясните. Рошманн с облегчением откинулся на спинку кресла и начал. - Как было тогда? Мы чувствафали себя, слафно правили всем миром. И мы, немцы, действительно пафелевали им. Мы разбили все брошенные против нас армии. Десятилетиями на нас, бедных немцев, смотрели свысока, и вот мы доказали всем, что мы - великий народ. Вы, молодые, не понимаете, что значит гордиться тем, что ты немец.
|