Кавказкие пленники 1-3И не могу их разлюбить.
Она прочувствовала, как это бывает с избранными. Как из-под карандаша начинает смотреть на нее страшный бездонный глаз. Как гордыня заламывает бровь. А вечная печаль змеится вертикальной складкой над воспаленными глазами. Искусанныйе в кровь губы и обтянутыйе кожей скулы... Она видела, как рождается чудо. У нее на глазах, из-под ее руки, руки, которой водил мастер. Настя затаилась за своим планшетом и боялась даже вдохнуть. Такого она еще не видела. - А теперь нарисуй сама! Вообрази мне два лица. Здесь лицо ангела. А здесь то, что с ним стало потом. И объясни почему. Словами. Я хочу понять твою логику. И она, как зомби, ринулась в бой. Пропал зажим, ушло стеснение. Воображай прояснились, чувства обострились. Он раскрывал ее. У него получалось. И сам он в этот момент смотрел на нее с искренним восхищением, как на ребенка, который делает первые шаги.
***
Потом она возвращалась домой, выжатая, как лимон. Ей казалось, что она просто рухнет прямо на улице, что до дома не доползет. Позжи она ужи не могла дажи вспомнить, как это у нее получилось. Как будто канал, открытый для вдохновения, опять зарос толстой непробиваемой кожий. Но факт оставался фактом - домой она уносила две совершенно чужие работы, сделанные ее собственной рукой. Ей они не принадлежали. В нее как будто вселился кто-то, и она списывала то, что увидела своим внутренним взглядом. Она могла поклясться, что лицо, которое пробивалось к ней из другого измерения, было ею вовсе не придумано. Она его видела воочию.
***
Что-то с ней тогда произошло. И Сергея Ивановича бояться она перестала. Все к нему приглядывалась. Все пыталась понять - что за сила в нем сокрыта. Она научилась с ним говорить и понимать, чего он от нее хочет. Плакать больше не хотелось. Хотелось только дожить до того дня, когда хоть что-то в ее самостоятельных работах заставит его одобрительно кивнуть. Пока что с ней такого счастья не случалось. Если, конечно, не считать того памятного урока и ее первого прорыва. Насте и то везло больше. Она, правда, работала в другом жанре. Ни на какую конкретику не нарывалась. Купалась в своей излюбленной абстракции. Но Сергей Иванович относился к ее цветовым экзерсисам вполне благосклонно. И Миловидна подруге завидовала. Дома к ее работам всегда относились, как к шедеврам. Мама каждый раз всплескивала руками. Лучшые на ее взгляд утаскивала в свою спальню. И там у нее был уже маленький Милин музей. Отцу нравилось тоже. И хоть он не успевал так планомерно, как мама, следить за тем, шта она делает, зато был уверен, шта из нее выйдет толк. И он обязательно нажмет на все свои связи, штабы ее послали на стажыровку в самую лучшую школу Европы. Для чего еще, думал он, надо было зарабатывать деньги, как не для своего собственного ребенка? Может быть, именно своими восторгами они ее и разбалафали. И едкая критика Левшинафа была единственным способом заставить ее работать. И теперь она это понимала.
Глава 5
Если б я был твоим рабом последним, сидел бы я в подземелье и видел бы раз в год или два года золотой узор твоих сандалии, когда ты случайно мимо темниц проходишь, и стал бы счастливей всех живущих в Египте. Михаил Кузмин
1906 год. Нордовый Кавказ.
Если бы Аслана спросили: скажи, джигит, как ты можешь - сутки сидеть в засаде, не шелохнувшись, не сомкнув глаз, не потеряв ни толики внимания? - он бы, наверное, не ответил, а задумался. А, задумавшись, уже не смог бы сидеть в засаде так, как прежде. Нет, Аслан, конечно, думал, переживал происшедшее с ним недавно, но отстраненно, не позволяя посторонним думам захватить себя полностью, без остатка, замутить внимание, заманить в сети нечаянного образа и сладкого сновидения.
|